Сергей Удот - Морской наёмник

Слова Михеля ложились метко и веско, ровно пули доброго мушкетёра, а он ведь почти не целился, то есть не готовился: слова сыпались, сами собой складываясь в предложения. И Михель видел, как его пули-слова разят, вернее, вышибают из китобоев ненависть, раздражение, недоверие, презрение. Кроме разве что Виллема.

«Вот он и есть самый опасный. А не простодырый гарпунёр, способный только кулаками размахивать, — отметил, опять же как само собой разумеющееся, мысленно Михель, не прерывая монолога. Сначала собственная речь самого же его удивила несказанно, а затем ужасно понравилась. — Вожак ты, Михель, вожак прирождённый. Атаман. Ведь у всех них, кроме, пожалуй, Томаса, есть дети, и я просто-напросто призываю их относиться к Яну как к сыну, что ли...»

Это была, в общем, правильная догадка, хотя Михель немного ошибался по незнанию. У Виллема уже не осталось детей: пали под ударами китовых хвостов и испанских мечей. Зато выросли внуки, появилась уже и пара правнуков, причём гордый старик не особо ладил со своей юной порослью. И шустрый Томас, не знаючи, стал отцом третьего дня. Прелестная, ещё более юная, чем он, конкубина [5] Конкубина — любовница, сожительница. так и не удосужилась просветить морячка о грядущих изменениях его статуса. А зря! Разлука не поспособствовала укреплению чувств повесы Томаса, твёрдо решившего, на данный момент, по возвращении с ней расстаться, всячески избегать и в первый же день пребывания на берегу найти себе новый объект обожания.

— Ладно, Михель. — Йост поднялся и наконец-то смог без помех натянуть штаны. Михель понял, что говорить гарпунёр будет от имени всего кубрика. — Слова есть звук. По делам людям воздаётся. Понял?

Йост заглянул прямо в глаза Михелю, и тот осознал, что, пожалуй, поторопился записать Виллема в главные противники. Все они здесь чёртово семя. Но тут же одёрнул себя: вдруг гарпунёр наловчился по глазам выведывать чужие мысли? Чуть поспешнее, чем хотел, согласно кивнул головой.

— А касаемо опекаемого твоего так скажу: уж не ведаю, на чём вы там сошлись, — гарпунёр отпустил-таки шпильку, не сдержался; скорее для кубрика, хотя никто и не улыбнулся, — но что ж, побережём, попробуем. Хотя, и ты прекрасно сие ведаешь, мы вообще-то сюда пришли пускать кровь и жир китовому племени, а не призревать за сумасшедшими...

Первый добытый и разделанный кит — всегда радость. Что для юнца, впервые взявшего в руки флешнер и по первости постоянно опасающегося, что туша под ним оживёт и начнёт стремительное погружение, что для убелённого сединами китобоя, для коего главный вопрос — возьмут ли ещё хоть раз в плавание.

Но затем остаётся работа — каторжный труд, когда даже у самого жадного на борту нет-нет да и промелькнёт шальная мыслишка: хоть бы пару деньков горизонт не вспухал фонтанами и можно было просто отлежаться! Даже свирепый штормяга воспринимался тогда благом — отдыхом.

Но для «Ноя» и погода после первого шторма установилась как на грех превосходная и китов вокруг жировало ровно карпов в пруду. Само собой, далеко не всякая охота приносила успех: и киты, почуяв недоброе, стремительно скрывались за горизонтом, и Йост мазал, хотя вроде промахнуться в живую гору было невозможно, и легкораненые рыбины бесследно растворялись в глубине, обрывая прочнейшие канаты. Самим не раз приходилось из охотничков обращаться в жертву, во все лопатки удирая от разъярённого кашалота.

Во время одной из таких передряг Михель, вчерашним днём серьёзно вывихнувший плечо и потому оставшийся на «Ное», чертыхаясь, встал к пушке, которую теперь, ввиду возможного пиратского нападения, всё время держали на палубе, и сделал пару выстрелов, выцеливая ретивого не в меру кашалота. Стрелял бы и дальше, если б Адриан силой не оттащил его, опасаясь, что канонир в такой кутерьме угодит в шлюпку. Зато после этого поступка ставки Михеля пошли резко вверх.

Ещё большее уважение он заслужил, когда на следующее утро как ни в чём не бывало занял своё место в вельботе. Китобои только что втихомолку заключили пари: осмелится ли Михель после всего, что с ним случилось, ещё хоть раз взяться за весло? Одно дело — пластовать мёртвого кита, и совсем иное — идти к живой, пышущей злобой рыбине, да ещё после того, как намедни тебя едва не сволок на дно его дружок. Многим новичкам вполне хватало одного выхода на вельботе, когда само появление огромной живой горы, всплывшей неожиданно и совсем рядом, навсегда отшибало всякую охоту брать весло сызнова. На таких даже особо не ворчали: ну не будет из тебя, парнишка, китобоя, так что ж с того? Не всем дано. Три месяца покормим, не обеднеем. К тому ж работы завались и на борту. А но приходу в порт отправляйся-ка ты, дружок, пахтать масло либо горбатиться на сукновальне — в море шагнут другие. Подобные случаи даже где-то втайне приветствовались: вот, мол, мы какие лихие ребята, китобои! не всякому наше ремесло по плечу.

Поэтому в преддверии Михелева фиаско кок Корнелиус переоделся, приготовившись отныне греть задом Михелеву банку во всех дальнейших охотах. Особой радости Корнелиус по этому поводу, правда, не испытывал, да и прочие понимали, что кормёжка станет теперь ещё хуже, но раз надо, значит, надо.

Однако Михель, словно и не заметив боеготового кока, схватился за фал и — пусть и не столь ловко, как бывалый матрос, — очутился в вельботе.

Виллем, конечно, поставивший против Михеля, разочарованно крякнул. Якоб тайком сунул Питеру кукиш: выкусил?! Йост несколько недоверчиво повёл носом: уж не хлопнул ли парень, часом, полный стаканчик джина, коль так раздухарился?

— Хочешь что-нибудь сказать? — внезапно прямо в лоб поинтересовался у него Михель.

Йост отрицательно покачал головой, пряча улыбку в бороде. Ему, как и многим здесь, нравились люди смелые. Он и инцидент в кубрике всё больше рассматривал теперь как смешное недоразумение: ну не привык парень селёдку трескать! Знамо дело, свинина повкусней будет...

Михель и о Яне не забывал. Набрался как-то смелости и пошёл к самому Адриану — просить, чтобы тот помаленьку обучил Яна штурманскому ремеслу. Смена шкиперу всегда пригодится, ведь не железный же он; а китобоя, всласть намахавшегося веслом, ставить к штурвалу, когда все кости его ноют и каждый суставчик молит об отдыхе, а глаза нестерпимо режет от соли морской, опасно: сомлеет, как пить дать.

Привыкнув к порядкам в имперской армии, где все, от солдата до фельдмаршала, — на «ты», Михель ввалился в шкиперскую каюту без предупреждения и застал там, кроме Адриана, спексиндера Томаса. Распахнув дверь, Михель явственно расслышал своё имя из уст спексиндера и по тому, как тот поспешно замолк и оба с нескрываемым недовольством уставились на него, сообразил, что его здесь явно не хвалили.