Сергей Удот - Морской наёмник

Сам-то кок, конечно, не дурак. Пока суть да дело, пока все смерть товарища переживают, он уже Виллемову одежонку споро на себя мотает втихаря.

Йост однако ж в рассудке оставался. И то ведь — в гарпунёры не только за сталь мускулов берут. Не потому, что с чудищем морским запанибрата, а и масла ещё в башке надобно иметь хотя бы толику.

— Давайте-ка сразом уговоримся, пока рассудком не двинулись. За борт более — ни-ни. Нечего еду по океану расшвыривать. А если кому уж невтерпёж счёты свести с жизнью распостылой, заранее сообщайте... Чтоб, значится, без жребия пойти.

— Ты чего такое плетёшь-то, Йост?! К чему клонишь? Чтоб вот так вот, за милую душу, друг дружку лопать?!

Народ враз как-то и о Виллеме позабыл.

— Погоди-кось. Вот не покусаем недельку — глянем, что запоёшь. Первым, небось, шляпу для жеребьёвки на дно швырнёшь. И такими взглядами одаривать начнёшь — ровно повар убоинку.

Йост спокойно выждал, пока прошумит скорым ливнем спор о достоинствах и недостатках подобного образа питания.

— Ну вот, о еде поговорили — и вроде как сыты. Теперь о других нуждах насущных. Спать предлагаю. Банки выломать на хрен, застелить одежду, слой людей, сверху ещё слой и оставшимся тряпьём забросать.

— Ты что же, голяком предлагаешь ложиться? А мыслишки богомерзкие не одолеют? — Питер не то шутит, не то всерьёз. По голосу не понять, а рожу в темноте не разглядишь.

— Не о том ты, святоша, гутаришь, не о том. — Гильом ровно роль дружка покойного на свои плечи взвалил. Сыплет теми же словечками.

— О грехе всегда помнить надо. Особенно во сне, когда мы перед Его кознями совсем беззащитны.

Йост их ровно и не слышит:

— Одолеют, одолеют. Чтобы водичка, что плащи пропитала, чуть погорячее была, а тот, кто на тебя завалился, бесплотным стал.

— А тому, кто под низом, хоть и тяжело, однако ж, по крайности, в тепле. — Корнелиус явно уже прикидывал, куда ему сунуться.

— Тот, кто внизу, опосля такой ночёвки может ломоту костную на весь жизни остаток обрести так, что никакая знахарка-травница не выведет. Зато верхние рискуют обморозиться не на шутку. А теперь можете сами выбирать, кому куда навостриться.

— Так ведь меняться можно! — хлопнул себя по лбу Якоб.

— Вот и будем вертеться, на вертеле ровно. Только не на огненном, а на ледяном.

— Вы как хотите делите, а я вообще не лягу, — и Томас голос подал. — Здесь просижу.

— Содом и Гоморру не обещаю, — вороном каркнул Гильом, — это вот у нас тут святоша большой мастак по таким штучкам, но в ледяной столп ты, парень, точно обратишься.

— Он за свои прелести опасается, — даже в темноте видно было, насколько плотоядной вышла коковская ухмылка. — Он же у нас самый аппетитный.

— Ну ты... гастроном! — Йост явно не мог подобрать нужного слова, а подобрав, как ему показалось, пообидней, хотя на языке вертелся ещё и «деликатес», невесть где подобранный, напрочь забыл всё остальное, хотя там, дальше, должны были последовать слова более простые и доходчивые. — Нашёл время шутки шутковать, — только этим и ограничился.

— А что ещё нам делать-то? — пожал плечами ничуть не смущённый Корнелиус. — В нашем положении только и осталось, что смеяться. Потому как слёзы давно выплаканы.

Скуливший весь день кок с темнотой как-то подобрался, успокоился, ровно проснувшийся ночной хищник. Того и гляди, скалиться начнёт. Вот ведь действительно: пока на банке рядом со своей задницей евонную не пристроишь да не останешься вдруг посреди океана на погибель верную — и не вызнаешь, что за человечек годами тебе в миску суп льёт.

— Гакабортные огни-то надо вывешивать, али как? — ни к кому особо не обращаясь, протянул Томас, упорно буравя взором черноту куцей летней ночи.

— А им, засранцам, законы не писаны, — тотчас отозвался Гильом...

— ...Ну всё, не удержу больше. Только б выдержать, здесь не расплескать, прям на стол. Не то испорчу гору отличного провианта... Э, да в окно-то оно ведь ближе будет. Ян тут ещё под боком... Черт, и не откроешь ведь сразу!.. Надо ж было так нагрузиться. Оно уже во рту... Успею, не успею?!

— Гляди, ребята! — Томас заорал прямо как в счастливые времена из «вороньего гнезда», фонтан узрев. — Свет! Ей-богу, свет!

— На юте оконце распахнули. Непонятно, чего понадобилось.

— Может, нас опять выглядывают?

— Да какая разница — зачем и где?! Это ж курс нам готовый! Можно же вычислить, куда шлюпку направлять, чтобы «Ной» не потерять.

— Не только, не только направлять... Но и догнать их, пока темно!

— Как же, догонишь его...

— Не забывай, у них паруса зарифлены. Считай, что нет их.

— У них нет, а у нас будет! — Томас едва вельбот не перевернул от пришедшей идеи.

— Течение несёт одинаково — что злодеев, что праведников. Грести всю ночь мы вряд ли сможем. Но зато мы можем соорудить подобие паруса, — Питер тоже едва не захлебнулся от враз ожившей надежды.

— А вот вам, бродяги, и мачта. — Йост хлопнул по своему грозному оружию. — Гарпун, запасной гарпун, острога.

Минутное замешательство-переваривание, ведь их столько уже и как только не обманывали в этот день, прервалось выдохом Якоба:

— А ведь дело, кажись, болтают.

— Томас, ты, главное, свет не прозевай, точно запоминай! Не будут же они всю ночь огонь держать нам на радость.

— Корнелиус, отгадай, из чего сварганим полотнище паруса? — озорно подмигнул всем враз оживший гарпунёр.

— Не отдам! — Толстяк попытался ещё плотней запахнуться в свой плащ и даже вцепился в него руками для верности.

— Отлично. Как скажешь, — пожал плечами Йост. — Грейся на здоровье. Но когда мы всё же взойдём на борт родного буйса, ты останешься в вельботе.

— Вот ты сначала взойди, — проворчал кок, принимаясь нехотя стягивать плащ; что самое смешное, и не свой вовсе, а Виллемов.

— Не дрейфь! Я тоже своим пожертвую ради такого дела. А греться будем греблей, да меняясь друг с другом...

Вспомнивший под утро про свои обязанности подлекарь-ветер располосовал немилосердно резкими порывами нижнюю рубаху тумана на длинные узкие полосы. Кого врачевать собрался? Китов, людей, себя, океан?

Как бы там ни было, а «Ной», словно вша с действительно распоротой на бинты рубахи, угодил в прореху, тогда как шустрый вельбот гнидой намертво вцепился в ткань тумана. Ничего удивительного — гарпунёр специально так подгадал.

И вот он — самый красивый и лучший в мире корабль — как на ладони, в лёгкой морозной дымке. И притягивает, и манит. И засели на нём две вражины, и смотрят, верно, по всем галсам в четыре глаза и фитили усердно раздувают. Так-то вот. Близок локоток, ан не ухватишь: так врежет ответно, что зубы в кучку на полу замести придётся.