Сергей Удот - Морской наёмник

И надо решать. Но что? Медленную смерть на спасение... хорошо бы, а если... быструю смерть на медленную... или наоборот... быструю смерть на спасение...

— Вспомните, разве ж мы в плаваниях когда-нибудь вообще никого не встречали? Хотя бы издали? — озвучил третью возможность кок.

— Всяко бывало, — Гильом срезал надежду, словно плесень с залежалой краюхи. — К тому ж основные промысловые районы да пути торговые гораздо южнее.

Здорово Гильому: ему при любом раскладе скоро уже к престолу Божьему. А нам, грешным, смертельно пожить хочется. У многих на лицах можно было думку такую распознать.

— Решайся, Йост, — прошептал Томас почти беззвучно, одними губами. — Мочи нет просто так его разглядывать.

«Да на что решаться-то?! — едва вслух не заорал гарпунёр. — Вразуми, Господь, делать-то что?!»

Тут не Господа, тут Виллема не хватает — опять, верно, подумали многие. Ой как недостаёт! Железный старик давно бы всё рассудил, перевернул и прочих в вельботе принудил. И неслись бы они сейчас ветра быстрее на вёслах, и хватали бы ядра полной грудью...

Давненько, давненько так не травил, потому как давненько так не жрал и не пил. И почему в этой поганой жизни хорошее всегда очень скоро оборачивается плохим? Вкуснейшая еда и питьё обращаются чёрт-те в какую мерзость, и эта мерзость так и стремится рвануть наружу, испортив всякое настроение хозяину. В первые годы войны, когда жирных мужиков водилось, что карпов в мельничном пруду, некоторые ландскнехты, если вдруг жратвы случалось невпроворот, следующим образом чудили: налупятся до отвала и, как брюхо трещать начнёт, — шасть из-за стола. Два пальца в рот — сделал нехитрое дело — и вновь с провиантом воевать. И так раз по пять-шесть, пока самим не надоест либо пока припасы не иссякнут. Одного такого ненасытна на Михелевых глазах зарезали. Много позже, правда. Очередная, как на грех, голодовка в очередном укреплённом лагере. Перекопали всё — дьявол не сунется, зато и самих обложили: носа за вал не показать — враз отхватят. И вот когда этот гад кусок вываренного ремня не по чину и не в очередь из общего котла цапнул — тут ему всё и припомнили. Как он, значится, добро-то ранее переводил — караваями да окороками, и как бы это добро сейчас сгодилось...

Самое скверное в этой жизни, когда твоя же блевотина — да носом. Хуже этого разве что пикой в бок. Сморкайся потом не сморкайся — всё без толку. Да и во рту не лучше. Но рот хоть прополоскать хорошенько можно...

Да, вот так оно всегда и бывает. Стол заставлен дивной веселящей жидкостью разного цвета и крепости, а простой воды из бочки трюмной, с явным запашком уже, — нету. Потому как хоть и запасались последний раз водой из чистейшего гренландского льда, однако разливали-то её в те же старые затхлые бочки, которые, сколь ни парь да ни смоли, новее от того не станут.

Юнгу, что ль, послать? И чего это он на моей постели развалился? А, заворочался. Взгляд мой, видать, не нравится. Плащ даже потянул на себя. Да он же просто замёрз! Оконце-то я ведь настежь... Свежо, даже очень. Хорошо хоть, снега не было... Если уж даже его, пьяного в дымину Михеля, начало пробирать крепким утренним морозцем из окна, то что уж говорить о не пившем Яне? А вот и пусть ещё помёрзнет, собака, пока я за водой налажусь. Срочно, срочно надо трезветь. Мы ж ведь посреди не самого ласкового океана, и до берега ещё пилить и пилить...

Чёртов буйс! Здесь даже гальюн — один на всех. Вот обзаведусь роскошным трофейным фрегатом — а почему бы и нет? — и будет у меня персональный, кормовой, на балконе, нужник. Никого больше не буду пускать, а гальюн-юнга, то есть Ян, здесь присутствующий и сейчас дрыхнущий, своей будущей судьбины пока не ведающий, будет драить его по три раза на дню.

Ну, до этого всего ещё далеконько. А пока, что ли, в иллюминатор пристроиться? Ага, а ещё лучше — в угол! Ты давно уже не на суше, герр Михель, где под каждым кустом можно. Ты капитан! Вот и будь любезен соответствовать.

Что же всё-таки юнга на моём ложе делает? Греет для своего капитана? Ладно, потом разберёмся, а то сейчас точно тресну: не снизу, так сверху.

Освежиться бы тоже надо. Потом похмелимся. И всё! Баста! Глотку вяжем на морской узел и — генеральный курс в тёплые края. Как там выражался учёный шкипер — «мидлпэсидж». Кстати, потом ещё надо будет с Адрианом покалякать. Надежда малая, да никакая почти, но почему бы хорошему человеку не дать шанса? Мы же добренькие...

Ну вот, глянь-ка, кабы было кому глянуть: он ведь ещё и вышагивает чинно, гоголем, подстраиваясь под раскат палубы. Словно на дружеской солдатской пирушке. В самом начале, скажем, когда вино не в то горло попало. Или, к примеру, когда озорник какой, коих пруд пруди, заместо воды для ополаскивания рта кувшинчик чистейшей aqua vita [133] «Живая вода» — название спирта в Средние века. подсунул. А ты ещё должен Господа благословить, что он для того же самого дела «царской водки» [134] «Смесь кислот» — смесь, используемая при производстве пушечного пороха. у пушкарей не промыслил. И когда всё это дружно засобиралось вдруг назад, наружу. А ты не можешь просто так броситься из-за общего стола, пока ещё аккуратно накрытого, под прицелом десятков, а то и доброй сотни ещё не пьяных и потому всё исправно примечающих глаз. Нет вот чтобы через пару часиков, когда уже все изрядно заложили за воротник и по большому счёту всем уже всё едино — под стол ли, на стол, тихо-незаметно или трубным звуком на всю пирушку. Но тебя ведь припёрло именно сейчас, и ты топаешь медленно, давя мятеж собственного брюха. А угол намеченной сараюшки, достаточно густого кустарника, одинокого дерева или телеги невесть чьей — в общем, чего-то такого, что намечено барьером для опорожнения, — ох как далеконько! И всё чудится, что злыдни эти, богомерзкие и богохульные, отставили давно закуску-выпивку и обернулись и по рукам уже вовсю бьют: дотянет до места али расплескает по пути?

Вот так и Михель. И ведь не следит же сейчас никто за ним. И ведь никто не мешает ему заблевать его же, кстати, собственный корабль хоть от киля до клотика. А единственный свидетель десятый сон видит, порхая до поры до времени в своём бескровном мире. Однако жив чужом море Михель блюдёт в меру силёнок, непонятно зачем, традиции суши. Это всё равно что в атаку ходить, не кланяясь чужим пулям да ядрам. А на пути неспешном Михель, капитан рачительный, ещё и внимательно оглядывает дали морские. Тоже, кстати, с недавних пор его родовые угодья. Нет ли где пирата, чужака-супостата али ещё беды какой? Однако ж дали-угодья те сейчас больше туманны, с просветами совсем малыми, и, даст Бог, к обеду только они и попрозрачнеют...