Эндрю Ливербарроу - Чернобыль 01:23:40

Мой беспробудный сон прерывает будильник. Такое чувство, что я спал не восемь часов, а два. Пошатываясь и протирая спросонья глаза, встаю с кровати, поднимаю разбросанные на полу вещи и бреду на нашу тесную кухоньку выпить утреннюю чашку сладкого чая. Мы выезжаем рано, сегодня наш главный объект исследования – Припять.

Я стараюсь путешествовать налегке. Это продиктованный практикой сознательный выбор, чтобы не волноваться о потерянном багаже или не таскать с собой ненужную ношу. Дэнни, например, взял с собой целую охапку фотоальбомов. Две смены белья, зубная щетка и вдоволь дезодоранта – вот и все, что требуется, если уезжаешь на пару дней. Признаю, кого-то это может раздражать, но я терпеть не могу, когда в руках больше чем одна сумка, за единственным исключением – штатив в чехле. И, конечно же, вместо одежды я набираю с собой целую кучу фотопринадлежностей, а объективы, надо сказать, несколько тяжелее носков. Такое количество объективов мне в жизни не пригодится, как и гора батареек, с которыми можно наснимать столько кадров, что они не влезут на все мои многочисленные карты памяти; а еще – зарядки для телефона, камеры и лэптопа; два кардридера (один запасной); кабели для всего сущего в природе (если, мало ли, оба кардридера вдруг сломаются); бленды для объективов; масса чистящих принадлежностей; насадка на штатив для телефона, чтобы снимать видео (ни разу в жизни еще не пригодилась); и еще целая коллекция самых разных мелочей. Результат предсказуем: вся моя экономия на вещах с лихвой покрывается – и по весу, и по объему – нелепой и беспорядочной массой фотоснаряжения. Я постоянно предаюсь горьким сожалениям по поводу своей багажной философии, которая оправдывается лишь в такие редкие дни, как сегодня.

Мне понадобится много сил, и я с усердием олимпийского спринтера поглощаю целую тарелку курицы с огурцами и помидорами. Мы хватаем сумки и шеренгой выходим на сырой воздух, а там нас встречает живописнейший восход – я такого уже много месяцев не видел. Вся наша группа любуется красным пятном, которое разливается по ярко-синему небу, давая жизнь новому дню и расплескивая блики света по лужам и окнам. Как и накануне, люди в почти полной тишине медленно движутся к вокзалу. Это похоже на похоронную процессию, и даже мы друг с другом почти не говорим – возможно, на настроение нашей группы повлияли вчерашние впечатления. Насколько я понимаю, электричка идет прямо из Чернигова, что примерно в сорока километрах к востоку от Славутича. Она подъезжает к платформе, внутри – никого, если не считать машиниста, а значит, едва ли у нее где-то были еще остановки. Мы заходим – я остаюсь стоять, – и вот мы с грохотом мчимся мимо тихих топей и болот, простирающихся по обе стороны от дороги. Сейчас октябрь, цветы не цветут, ландшафт за моим запотевшим окном настолько уныл, что невозможно представить, как сюда могут забрести явно чуждые этому краю яркие краски. Но север Украины – одно из самых плодородных мест в Европе, так что весной здесь вид, наверное, совсем иной.

В Припяти нам сначала пришлось трястись в автобусе по ухабам к нашему первому на сегодня пункту – свалке на грязном пустыре под названием Буряковка в 10 километрах к востоку-юго-востоку от ЧАЭС, где в 1986 году ликвидаторы аварии организовали могильник для захоронения радиоактивных отходов низкого уровня загрязнения – снесенных зданий, домашней утвари, разного рода техники. Могильник состоит из выкопанных в два ряда тридцати траншей 150×50 метров, емкость каждой – 22 тысячи кубометров [236] Рябцев В., Насвит О . Восстановление чернобыльской зоны и текущее состояние саркофага: доклад. Совет национальной безопасности и обороны Украины, 2010. [*] . Пустует лишь одна, остальные похожи на покрытые травой холмики, а я сейчас стою на кладбище подвижной техники в юго-восточном углу пустыря. «Остановка – пять минут, здесь очень высокая радиация, – объявил через переводчика Марек, обводя нас мрачным взглядом. – “Пять минут” следует понимать буквально. Ничего не трогайте. Когда я крикну: “Время!”, вы бегом – именно бегом – возвращаетесь к автобусу».

У меня падает сердце. Тут, наверное, сотни разных машин – все выстроены в ряд на огромном открытом пространстве. Я теряюсь, с чего начать. Сначала взгляд падает на бронированные машины химических войск – на них возили солдат по Чернобылю. За ними стоят бульдозеры – такие же, как я видел в хронике и на фотографиях Игоря Костина, они работали в зараженных и не подлежащих спасению деревнях. Я мечусь с места на место, не обращая внимания на композицию в кадре, у меня нет времени даже толком разглядеть сами объекты. Ничего, разгляжу уже на снимках, у меня для этого будет целая вечность. Щелк – и бегом, щелк – и бегом. Бесчисленные тускло-зелено-бурые грузовики; случайный выпотрошенный автобус; автоцистерны; прицепы; фрагменты самолетных корпусов; пожарные машины, чья красная краска уже практически неотличима от ржавчины. Многие ли из их экипажей сегодня еще живы?

И вдруг – ничего себе! Я в полном экстазе: передо мной, уютно пристроившись между двумя грузовиками, стоит часть транспортного робота-«лунохода» СТР-1, который сбрасывал ядерное топливо и графит с кровли ЧАЭС. Он меньше, чем я ожидал, его серебристо-белая окраска и пухлые металлические колеса выделяются среди спущенных покрышек на общем зеленовато-коричневом фоне. Я останавливаюсь разглядеть его как следует. Показываю на него другому стоящему неподалеку фотографу, но тот смотрит с недоумением. Он не понимает всей важности этой машины, вероятно, даже не знает, на что именно смотреть, – ведь это всего лишь груда металлолома. Для меня чистка той кровли – нечто мифологическое, это как легенда, которую рассказывают у костра. Радиация была столь высока, что даже этот робот – спроектированный для работы в космосе, в самой неблагоприятной для человека среде – не выдержал, и на смену ему в порыве отчаянного самопожертвования пришли люди. Отведенное время моментально кончилось, а я еще не видел и половины машин. На некотором удалении замечаю вертолеты, стиснутые между другими удивительными, легендарными фрагментами истории, но времени на съемку больше нет. Всего один день.

Мы с Дэнни, Кейти и Давидом – матерые, многоопытные исследователи городских пространств. Я проникал с фотоаппаратом в заброшенные больницы, школы, особняки, гостиницы, замки, самые разные мельницы, ТЭЦ, наземные и подземные железнодорожные станции, винокурни, церкви, целые деревни и даже – предмет моей особой гордости – в бывший сверхсекретный испытательный центр времен холодной войны под названием Национальный газотурбинный институт в Пайстоке, затаившийся в сосновом бору к западу от Лондона. И несмотря на весь свой опыт, я не видел ничего, хотя бы приближающегося к масштабам Припяти.