Эндрю Ливербарроу - Чернобыль 01:23:40

Когда в 1986 году началось строительство объекта «Укрытие», в центре внимания мировой общественности оказалась советская элита, которой теперь предстояло определить, кто ответит за чернобыльскую катастрофу. Список возможных виновных включал в себя операторов подведомственного Минэнерго энергоблока, действия которых привели к аварии; ученых из Курчатовского института, авторов технологии, по которой работал реактор; старший конструкторский состав института НИКИЭТ, спроектировавшего саму установку; руководителей секретного Министерства среднего машиностроения, которые подписали проект реактора в производство, зная о его многочисленных серьезных недостатках и понимая потенциальные риски (хотя об этом никогда не упоминалось открыто); членов Госкоматома, отвечавших за общий контроль безопасности в атомной энергетике.

Этот вопрос обсуждался на двух заседаниях межведомственного научно-технического совета 2 и 17 июня 1986 года. Начальник группы по надежности и безопасности АЭС Курчатовского института В.П. Волков представил совету информацию о конструктивных недостатках реактора, которые привели к аварии, но признать перед всем миром, что советские реакторы не идеальны хоть в чем-то, было невозможно. Вера в науку была одной из базовых ценностей СССР, который всегда кичился статусом технологической сверхдержавы, к тому же члены совета опасались негативной реакции общественности в адрес ядерной энергетики, как это случилось в Америке после аварии на Три-Майл-Айленд. Допустить этого было нельзя, и козлов отпущения в лице чернобыльских операторов назначили заранее. Разумеется, невозможно утверждать, что некоторые операторы не проявили халатности – несомненно проявили, – но даже их пренебрежение инструкциями по безопасности не привело бы к катастрофе такого масштаба, будь РБМК спроектирован должным образом.

Последовал ряд увольнений с высоких должностей. Председатель Госкоматома, первый замминистра среднего машиностроения, замминистра из Минэнерго (тот самый Геннадий Шашарин, который прилежно, в дорогом костюме, наполнял в апреле мешки песком, а позднее пытался обнародовать доклад об истинных причинах аварии), генеральный конструктор «чернобыльской» модели РБМК из НИКИЭТ [275] Read P.P . Ablaze: The Story of Chernobyl. London: Secker & Warburg, 1993. [*] – все они лишились постов. Около шестидесяти пяти партийных чиновников рангом пониже и руководящих работников ЧАЭС были либо уволены, либо понижены в должности, половину из них исключили из партии [276] Eaton W.J . 6 Go on Trial in Chernobyl Disaster: Former Chief of Nuclear Plant, 5 Aides Face Prison Terms // Los Angeles Times (Los Angeles), 08.07.87. [*] . Кого и за что именно – определить трудно, поскольку в их числе также присутствовали дезертиры, которые сами быстро уволились сразу после аварии, и приведенная цифра, возможно, учитывает и их. В августе 1986 года КГБ арестовал шестерых человек, так или иначе повинных в катастрофе. Это директор ЧАЭС Виктор Брюханов, который в ожидании суда проведет год в одиночной камере; главный инженер Николай Фомин; заместитель главного инженера Анатолий Дятлов, составивший программу испытаний турбогенератора; начальник смены ЧАЭС Борис Рогожкин, дежуривший в ночь 26 апреля; начальник реакторного цеха Александр Коваленко, который вместе с Брюхановым, Фоминым и Лаушкиным дал добро на испытания. Сначала суд над ними назначили на март 1987 года, чтобы дать прокурорам время на сбор данных для обвинения, но потом заседание перенесли на 7 июля, после того как Фомин попытался в камере покончить с собой – он разбил очки и вскрыл осколками запястья, но его успели спасти [277].

Импровизированный зал суда располагался во Дворце культуры города Чернобыль, к тому времени уже эвакуированного. Он стал местом проведения последнего советского показательного процесса. По советским законам суды проводились максимально близко к месту преступления, а радиационная обстановка давала удобный предлог, чтобы ограничить число присутствующих, поскольку для проезда в Зону требовался специальный пропуск. Официально слушания считались открытыми, но журналистов и членов семей жертв пригласили только на первое и последнее заседания, а основная часть трехнедельного процесса шла за закрытыми дверями. Обвинения касались ввода станции в эксплуатацию, в ходе которого полагалось провести испытания, и затрагивали хроническое несоблюдение правил техники безопасности и отсутствие должного обучения персонала. Брюханов заявил о своей неосведомленности как о том, что при вводе ЧАЭС испытания не проводились, так и о том, что роковой эксперимент был назначен на ту ночь (мы так никогда и не узнаем, говорил ли он правду), но признал, что практика соблюдения техники безопасности и организация обучения не соответствовали стандартам. Инспектора из Госкоматома Лаушкина обвинили в преступной халатности, в том, что он игнорировал многочисленные нарушения норм безопасности на станции, и в том, что он подписал разрешение на испытания не глядя. В ту ночь на четвертом энергоблоке требовалось присутствие представителя надзорного органа, а Дятлов не имел права начинать эксперимент без одобрения высших научных чинов.

Полная стенограмма и представленные улики остаются засекреченными по сей день, так что выявленные на суде детали так, вероятно, и останутся для нас тайной. Однако заместитель главного инженера ЧАЭС по науке и ядерной безопасности Николай Карпан, который в свои выходные посещал заседания, позднее выпустил книгу, написанную на основе заметок из зала суда. Некоторые из присутствующих тоже вели свои записи, но КГБ их все конфисковал. Полагаю, у Карпана заметки не изъяли из-за его высокого поста в ядерной энергетике. Из них видно, что председателя суда не интересовали дефекты реактора. Правительственная комиссия Щербины и Легасова, выявившая эти дефекты, пришла к заключению, что виноват в аварии собственно реактор, но судьи приняли во внимание только те части доклада комиссии, где критиковались действия операторов. На самом деле так называемых независимых экспертов специально подобрали из числа сотрудников институтов, принимавших участие в создании реактора, – то есть это были люди, в первую очередь заинтересованные, чтобы не пострадала репутация их детища. Их заявления – мол, во всем виноваты операторы – в лучшем случае ожидаемы, в худшем – смахивают на фарс. Свидетели и обвиняемые многократно пытались обратить внимание судей на конструктивные недостатки РБМК, но их либо перебивали, либо пропускали их выступления мимо ушей. То же касалось и замечаний, что в инструкциях по эксплуатации ничего не говорится о ненадежности систем управления и защиты при низких мощностях, что операторы не могли знать ни о том, что реактор на таких режимах неустойчив и взрывоопасен, ни о том, что критические системы безопасности можно отключать, лишь если на это есть разрешение главного инженера или его замов. Дятлов в течение всего процесса пытался опровергнуть официальную версию, но даже он признал, что, учитывая число человеческих жертв, не может настаивать на своей полной невиновности. На вопрос суда, почему в инструкциях не разъяснена опасность работы реактора при низкой тепловой мощности, эксперты ответили: «Этих пояснений и не надо. Иначе регламент распухнет» [278].