Владимир Лещенко - Обрученный с удачей

— Ишь! — усмехнулся Олоннэ... Эвон как — «Великому Врагу»... Спроси — сколько он хочет? В смысле — какую долю просит себе?

— Он говорит, — сообщил Рикардо, — что ему уже ничего не нужно, и он отдаст всё воинам из-за моря.

— Ну что скажете, приятели? — обратился он к напряжённо молчащим соратникам, набившимся в тесную кают-компанию, как сардины в бочку.

Грубые обветренные лица, одежда в прорехах, босые ноги в смоле... — на их фоне сам Олоннэ в своём скромном камзоле и ботфортах смотрелся почти щёголем.

Люди как будто неуместные в этом помещении с панелями красного дерева и перламутровой инкрустацией, заставленном странной смесью предметов роскоши всех народов и материков. Тут смешалось буквально всё, начиная от серебряной лампы старинного литья и заканчивая дорогими гобеленами двухсотлетней давности — какие могли бы висеть и в королевском дворце, а здесь в них варварски вбили крючья для богато отделанного оружия.

Он обвёл взглядом их всех — одного за другим, кого знал, и много раз, для разных трудных предприятий, заключал с ними союзы, подписывая договор или давая клятву на топоре и сабле. Все здесь были: и уроженец Ирландии Роджер О’Флагерти; и Шарль Коротконогий — флибустьер с Олерона, ханжа-гугенот, предварявший всякий абордаж проповедью; и молодой Энтони Длиннобородый, и Джакомо Доренцини — генуэзец, командовавший «Крылатым Королём». Тут же торчали их квартирмейстеры и боцманы — отборные головорезы «берегового братства».

— И что скажете на это, братья — вольные добытчики?

Собравшиеся пошушукались, переглядываясь, — дело было не простым...

— Знаешь, Франсуа, — пробурчал Длиннобородый, — мы тебя, конечно, уважаем, но, во-первых, такие дела даже совет капитанов не решает — это дело сходки команд. Во-вторых — мы тут торчим уже больше месяца, имея в качестве добычи чуть побольше чем уши от дохлого осла — и всё потому что ждём какой-то галеон. Теперь ты предлагаешь бросить дело и мчаться за какими-то сокровищами, которых никто в глаза не видел. Я тебя не понимаю, приятель!

Глаза Олоннэ, устремлённые на Энтони, загорелись яростью — этот нахальный и удачливый корсар постоянно спорил с ним, подзуживая и других на неповиновение.

— В самом деле! — с сильным акцентом заявил Джакомо. — Один Сатана знает, что задумал этот индеец! Кто сказал, что его не подослали испанцы, чтобы завести нас в ловушку?

— Тут ты прав, — пробурчал О’Флагерти, — я не верю ни одному краснокожему и ни одному его слову, если ему перед этим хорошо не поджарят пятки!

— Да что говорить?! — вступил в разговор Шарль, — Я, конечно, не сомневаюсь в Божьих чудесах, но не думаю, чтобы Иегова свершил их для таких грешников, как мы с тобой, Франсуа! Ибо иначе как чудом быть не может, чтобы любой человек отдал бы уйму золота за просто так! Не верю! Есть тут какой-то подвох — и я бы на твоём месте поспрашивал этого язычника как полагается...

— Ты, конечно, волен созвать сходку, — опять высказался Роджер, — но я лично попрошу своих парней голосовать против. А то, может, там никаких сокровищ нет — а испанское золотишко уплывёт, пока мы это обнаружим. Не будет дела! — сказал как отрезал О’Флагерти.

Тизер в эти минуты откровенно боялся за своего бешеного капитана. Ему казалось, что он вот-вот ринется на расположившихся в кают-компании собратьев-пиратов — настолько бледным и напряжённым было его обветренное лицо.

По Олоннэ справился с собой и вдруг хитро улыбнулся.

— Не будет дела, говоришь, Роджер? Хорошо! Не будет! Сходки тоже не будет!

Сделаем так — вы сидите и стерегите испанцев, а я на своём «Морском быке» сплаваю до того островка, о котором говорил этот краснокожий, и проверю. Но только уговор — раз вы в это золото не верите, то думаю без него обойдётесь. Всё, что я возьму, — моё.

— Старина, — вытянулось лицо О’Флагерти, — ты что — хочешь разорвать консорт?

— Да упаси тебя Боже! — воскликнул Олоннэ. — Просто ты запамятовал, что там написано! А написано там только про добычу, а не про клады! Ты ж не потребуешь с меня долю в консорте, если я найду кошелёк на улице! — он расхохотался.

Пираты некоторое время переглядывались, наконец Шарль с размаху швырнул на стол свою обтрёпанную шляпу.

— А ну и чёрт с тобой, Олоннэ! Но это последний раз я иду куда-то в рейд под твоим флагом!

— Невелика потеря, — буркнул капитан, поворачиваясь к двери.

— Значит, старик, — переспросил Олоннэ сидевшего перед ним на полу кают-компании «Морского быка» невозмутимого индейца, — ты в своей языческой вере кто-то вроде примаса или кардинала?

Кроме них тут был лишь переводчик-метис.

— Я всего лишь простой слуга Великих Хозяев — толком не выученный, к тому же последний. Мальчиком я проходил обучение у одного дряхлого жреца — ему было больше сотни лет... Вот то был истинный посвящённый. Он видел, как с Великого Теокалли пришельцы в железных одеждах сбросили изображение Тескалипоки, выбив у него из глаз драгоценные камни — он ещё плакал, говоря, что его бога ослепили... Как храбрейшие воины ацтеков — Орлы и Ягуары в ужасе бежали или умирали, уничтожаемые горсткой испанцев, рубивших их своими стальными мечами и губивших летающим громом как птиц или робких оленей на охоте!.. Как пал последний владыка ацтеков, сражённый собственными подданными а его дочери и сёстры стали наложницами победителей и отреклись от родных богов... Как город, равного в мире которому по красоте и населённости нет — как написали ваши же книжники, — умирал в осаде! Гачупинам удалось разрушить акведук, и ацтекам приходилось нить солёную воду озера. Вскоре начались голод и мор, принесённый гачупинами...

Я всегда плакал, когда он читал нам, ученикам, эти строки древней поэмы...

— Гм, бывает, — процедил с ухмылкой Олоннэ. — Когда, помню, заштилевали мы восточнее Пуэрто-Рико, тоже пришлось крыс ловить, А уж сухари с червяком — так это обычное дело... И что там было дальше?

— Он видел со склонов Попокатепетля, как горел Теночтитлан словно груда соломы. Он бежал к майя, на юг, — продолжил проводник, — но и там его настигли слуги Распятого. И отныне лишь заброшенные города в джунглях стоят там, где прошёл Кортес.

Наши предки скормили богам, как говорили храмовые записи, сожжённые тёмными и невежественными испанцами, четыре тысячи тысяч человеческих сердец. Четыре тысячи тысяч пятьсот катунов [29] Катун — восемь тысяч на языке майя. по старому майясскому счёту людей пошло на алтари Солнца и Луны за время, пока стояло царство Астлана! Но, видно, мало было жертвенной крови, чтобы отсрочить гибель! — запинаясь, переводил Рикардо речь жреца.