Бернард Корнуэлл - Несущий огонь

– Милорд король! – Я повернулся к Эдуарду. – Могу я представить твоего человека Брунульфа?

Наступила тишина. Эдуард посмотрел сначала на Этельхельма, который внезапно обнаружил что-то жутко интересное на стропилах амбара, потом снова на Брунульфа, опустившегося перед ним на колено.

– Милорд король, он похож на покойника? – уточнил я.

На лице у Эдуарда появилась гримаса, способная сойти за улыбку.

– Не очень.

Я повернулся к толпе:

– Так он не труп! Похоже, что я его не убил? Брунульф, ты мертвец?

– Нет, лорд.

В амбаре стояла такая тишина, что, кашляни блоха, было бы слышно.

– Ты подвергся нападению в Нортумбрии? – спросил я у Брунульфа.

– Да.

Эдуард знаком велел Брунульфу подняться, и я поманил его ближе к себе.

– Кто напал на тебя? – потребовал я.

Он помедлил с удар сердца, затем сказал:

– Воины с гербом короля Сигтригра.

– Вот этим? – спросил я, указав на висящее над помостом знамя с красной секирой.

– Да.

В толпе раздались выкрики, но люди, намеренные выслушать Брунульфа, заставили крикунов замолчать. Услышав, что напавшие на Брунульфа действовали под его эмблемой, Сигтригр нахмурился, но отнекиваться не стал. Этельхельм прокашлялся, заерзал на сиденье, потом снова уставился на балки амбара.

– Тебе удалось отразить нападение? – продолжил я задавать вопросы.

– Господин, ты защитил нас.

– Много ли твоих людей погибло?

– Никто не погиб.

– Ни один из твоих западных саксов не умер?

– Ни один.

– Были раненые?

Брунульф покачал головой:

– Нет, ни одного.

– Перейдем к воинам со знаком красной секиры. Сколько из них было убито?

– Четырнадцать.

– А остальных ты взял в плен?

– Господин, их пленил ты.

Этельхельм уставился теперь на меня, явно не способный не только говорить, но даже пошевелиться.

– И то были люди короля Сигтригра? – уточнил я.

– Нет.

– Тогда чьи?

Брунульф снова помедлил и на этот раз поглядел прямо на олдермена:

– Это были люди лорда Этельхельма.

– Громче! – велел я.

– Это были люди лорда Этельхельма!

Тут начался хаос. Некоторые из присутствующих, в основном обладатели темно-красных плащей с серебряным знаком дружины Этельхельма, орали, что Брунульф врет, другие требовали тишины, чтобы ему дали рассказать все в подробностях. Пока этот гомон продолжался, я подошел к креслу Этельхельма и наклонился поближе. Его внук, принц Эльфверд, навострил уши, но я говорил слишком тихо.

– У меня в руках Брайс, – сообщил я олдермену. – И отец Херефрит. Оба обдристались из страха передо мной и не станут врать, чтобы спасти твою никчемную шкуру. Ты меня понял? – Этельхельм едва заметно кивнул. Собравшиеся в зале требовали подробностей, но мне не было до них дела. – Так вот, – продолжил я по-прежнему шепотом. – Ты скажешь, что эти негодяи нарушили твой приказ, а потом согласишься на все, что предложу я. На все. Мы договорились, лорд?

– Ну ты и урод, – пробормотал он.

– Мы договорились? – повторил я.

После недолгой паузы он коротко кивнул. Я похлопал его по щеке.

И мы договорились. Сошлись на том, что Брайс превысил данные ему полномочия и по собственной инициативе попытался разжечь войну. Что решение напасть на Брунульфа приняли только Брайс и отец Херефрит, вопреки строгим указаниям олдермена Этельхельма. Все, чего он хотел, – заявил Этельхельм, – это построить церковь в честь святого Эрпенвальда из Вуффингаса. И никогда ни на миг не допускал, что это богоугодное дело может привести к насилию. Также мы условились перепоручить Брайса людям Эдуарда и предать королевскому суду, а отца Херефрита пусть наказывает Церковь.

А еще о том, что действующий мирный договор между Этельфлэд и Сигтригром продлевается до Дня Всех Святых следующего года. Я просил три года, но Эдуард настаивал на более коротком сроке, а на него, в отличие от Этельхельма, надавить было нечем, потому оставалось принять это условие. День Всех Святых отмечается в самом конце сезона военных кампаний, слишком близко к зиме, и я счел, что это дает Сигтригру почти два года мира.

Наконец я настоял на выдаче заложников в обеспечение примерного поведения недругов Нортумбрии. Эта мера не вызвала восторга. Кое-кто орал, что если Уэссекс и Мерсия дают заложников, то и Нортумбрия должна сделать то же самое, но Этельхельм, повинуясь моему взгляду, поддержал меня.

– Нортумбрия не нарушала мира, – буркнул он. – В этом повинны наши люди. – При этих словах на его лице отразилась почти физическая боль. – Нарушителю и следует платить пеню.

– И кого ты хочешь получить в качестве заложников? – спросил у меня король Эдуард.

– Мне нужен всего один, – ответил я. – Только наследник твоего трона.

Я помедлил и увидел страх на лице Этельхельма. Он подумал, что я имею в виду его внука Эльфверда – тот тоже пришел в ужас. Но тут я вытащил крюк из их перевернувшихся потрохов.

– Мне нужен принц Этельстан.

Которого я любил как сына.

И я заполучу его в свое распоряжение на год с лишним.

Как и войско Сигтригра.

В тот же день умер Брайс.

Я его никогда не любил. Темный, жестокий, недалекий был человек. По крайней мере, таким я его считал до вечера казни, когда пленника со связанными руками поставили перед шатром Эдуарда. Тут он меня впечатлил.

Брайс не пытался переложить вину на Этельхельма, хотя его приговорили за то, что он исполнял приказы своего лорда. Он мог рассказать правду, но, дав олдермену присягу, оказался верен ей до конца.

Воин опустился на колени перед священником, исповедался и получил отпущение, потом причастился в последний раз. Он не возмущался и не плакал. Брайс держался молодцом, пока поп не закончил и не удалился в королевский шатер.

Лишь затем дрогнул. Он ожидал, что его казнит воин из ближней дружины короля, опытный боец, который быстро сделает свою работу. И верно, на месте казни его поджидал дюжий мерзавец. Звали ублюдка Ваормунд, и он был настоящим великаном, способным убить быка одним ударом меча. Таких ставят в середине «стены щитов», чтобы устрашать врага. Но пока Брайс исповедовался, место Ваормунда занял Эльфверд, сын короля, и вот при виде юнца Брайс затрясся и снова рухнул на колени.

– Лорд принц! – взмолился он. – Прошу тебя, позволь мне умереть с развязанными руками.

– Умрешь так, как предпочту я, – ответил Эльфверд. Голос у него был высокий, еще детский. – И я предпочитаю, чтобы твои руки были связаны.

– Развяжи его! – Я был одним из двух с лишним сотен собравшихся посмотреть на казнь, и большинство из них одобрительно загудели.

– Молчать! – взвизгнул Эльфверд.

Я подошел к нему. Малец был пухлый, в мать, с вьющимися каштановыми волосами, румяными щечками, голубыми глазами и презрительным выражением лица. Он держал меч, выглядевший слишком большим для него, и при моем приближении развернул клинок. Но, едва глянув мне в лицо, опустил меч. Он старался держаться вызывающе, но я читал страх в его вылупленных глазах.