Николай Буянов - Призванный хранить

И ему показалось, что мальчишка с мечом еле заметно кивнул в ответ.

Улица, на которой находился их дом, носила громкое и ничем не подкреплённое название Космонавтов. Всё лето она утопала в тёплой пыли, подорожниках и диком укропе. С одной её стороны тянулась белая обшарпанная стена собеса, чьей-то злой волей перенесённого на окраину города, с другой — заборы в зарослях лопухов, запертые мастерские и угол кирпичного склада. Вдоль заборов важно прогуливались пёстрые куры. Пастораль, одним словом. Антону, привыкшему к широким московским проспектам, нескончаемому потоку машин на Садовом кольце и людским толпам на станции метро «Краснопресненская», улица Космонавтов казалась маленькой, сонной и почти неприлично патриархальной. И всё равно — это был целый мир, со своими прелестями и своими нешуточными опасностями.

Об опасностях забывать никогда не следовало...

Антон вспомнил о них, лишь уткнувшись словно в стену с разбега. Поднял глаза — и увидел нехорошо ухмыляющегося Севку Горюнова по прозвищу Севрюга — грозу района, шпанистого парня лет четырнадцати, про которого тётя Таня говорила, что по нему «милиция плачет». Рядом с ним пританцовывал от нетерпения Домка Лисицын, верный Севрюгин адъютант. И ещё двое, незнакомых, но тоже с ухмылочками на бандитских рожах. У Домки под правым глазом, переливаясь разными оттенками синего цвета — от густо-фиолетового до нежно-голубого, — горел фингал. Фингал был вчерашний, и его авторство принадлежало ему, Антону Изварину. И причина была серьёзной: трагическая гибель линкора «Ястреб».

Линкор соорудили двое соседских ребят — шестилетние Петька с Маратом. Корабль, вообще-то, получился так себе: неумело выструганная дощечка, гвоздь вместо мачты, и парус из листочка в клетку, на котором красным карандашом было изображено слегка кривоватое солнце с длинными лучами-спицами. Однако для двух дошкольников-несмышленышей и такое нехитрое строительство было серьёзным достижением.

Испытать корабль было решено позади дома, где по пустырю протекала речушка метра в четыре шириной и глубиной по грудь взрослому мужчине. Речушка впадала в маленькое озерцо, поросшее по берегам камышом и осокой. В жаркие дни здесь бывало, пожалуй, не менее людно, чем на пляжах Акапулько или Майами. Или — в долине реки Ганг в Священный день омовения. Ганг, говорят, в эту пору выходит из берегов от обилия в воде человеческих тел...

Сейчас было нежарко и озеро пустовало. Петька с Маратом спустили «Ястреба» в речку и шли рядом по берегу, гадая, когда их линкор доберётся до озера. Линкор был неказист, но крепок, как и подобает настоящему боевому кораблю. Он обязательно доплыл бы хоть до озера, хоть до ближайшего океана (тут между кораблестроителями возник горячий спор, который из океанов ближе: Тихий, Атлантический или Ледовитый. Выходило, что все три одинаково далеки...). Но тут в борт «Ястреба» врезался камень.

Камень обладал приличной скоростью и весом. Кораблик печально булькнул и перевернулся вниз мачтой. Он не утонул (дерево не тонет), но мачта зацепилась за что-то в воде, и «Ястреб» намертво застрял посередине реки.

На берегу, широко расставив ноги, стоял Домка Лисицын и удовлетворённо разглядывал свою рогатку. Такие рогатки окрестные мальчишки плодили во множестве. Домка выстругал свою сегодня утром и теперь тоже проводил испытания на предмет прицельной дальности. Петьку с Маратом он нисколько не опасался. Он был старше их на целых три года. И выше почти на голову.

— Видал класс? — сказал он Антону. — С семи метров точно в цель. С первого выстрела!

Антон подошёл, оглядел с берега перевернувшийся корабль и хмуро проговорил:

— Лезь доставай.

— Чего? — опешил Домка.

— Что слышал. Они его, между прочим, два дня строили.

Домка насмешливо прищурился.

— А, так ты этой малышне в няньки заделался. Сопли вытирать. Ну-ну.

И пренебрежительно отвернулся.

— Говнюк, — сказал Антон. — А ещё... — и добавил слово, означавшее... в общем, некоторое отклонение оппонента в сексуальном мировосприятии.

Домке вряд ли был знаком этот термин, но интуитивно он понял, что молодцом его не назвали. И отреагировал адекватно: то есть развернулся и молча схватил Антона за грудки — так, что рубашка затрещала по шву. Антон размахнулся и стукнул Домку в глаз.

Результат вышел круче, чем ожидалось. Домка поднёс ладонь к лицу, сел на корточки и заскулил — тонко и протяжно, точно побитая собачонка:

— И-и-ы...

Антон безжалостно дёрнул его за шиворот и указал пальцем в сторону реки.

— Лезь доставай.

И Домка полез. По-прежнему подвывая, расшнуровал кеды, скинул штаны, оставшись в одних широченных сатиновых трусах, и осторожно засеменил по илистому дну.

— Я маме пожалуюсь! — выкрикнул он с середины реки. — И Севке тоже пожалуюсь! Он тебе шею намылит!!!

— Здорово ты его, — уважительно проговорил Марат. Невиданное зрелище примирило его даже с потерей линкора. — Ты каратист, да?

Антон небрежно кивнул. Каратэ он видел целых два раза — в боевике «Одинокий волк» с Чаком Норрисом, что крутили в заплёванном частном видеозальчике на соседней улице.

— А какой у тебя пояс? — спросил Петька.

Антон замялся.

— Это, понимаешь ли, военная тайна.

— Понял? — шёпотом сказал Петька Марату. — Военная тайна!

Антон стоял на берегу, засунув руки в карманы, точь-в-точь как техасский рейнджер в финале фильма, когда поверженного главаря банды Красавчика Смита заталкивают головой вперёд в полицейскую машину и надевают наручники. «Я ещё доберусь до тебя», — сквозь зубы цедит Красавчик Смит. «Буду ждать», — лаконично отвечает рейнджер, касаясь пальцами своей знаменитой шляпы...

Неизвестно, дождался ли своего заклятого противника Чак Норрис, но что касается Антона...

Его обступили со всех сторон. Севрюга, самый старший и здоровый в их компании, подошёл к Антону вплотную и лениво двинул в ухо. В голове тотчас зазвенело, коленки ослабли, а пятки, наоборот, сделались тяжёлыми, словно туда и впрямь ухнуло сердце.

— Что будем с ним делать? — так же лениво спросил Севка у своих дружков. — Предлагаю камень на шею, и — в озеро. Нипочём не найдут.

— А вдруг отцепится да выплывет? — засомневался кто-то.

— А мы ему руки за спиной свяжем, чтобы не дотянулся. Ага?

Они обсуждали участь Антона спокойно и деловито, словно его здесь и не было. И от этого сделалось по-настоящему жутко. Кажется, он даже не сопротивлялся, когда его схватили за руки за ноги и поволокли за дом, на пустырь.

Говорят, будто в последние минуты перед человеком проплывает вся его жизнь, словно кадры старого фильма. Замелькают в голове события, о которых уж и думать забыл, чьи-то дни рождения и чужие свадьбы, школьные друзья, мама с отцом и дом, в котором родился. Тётя Таня, наверное, будет сердиться, что Антоша опять опоздал к ужину. Потом забеспокоится, выглянет на улицу и побежит искать...