Николай Буянов - Призванный хранить

— Ты, помнится, обещал привести нам купца, которого ты защитил от грабителей, — сказала Регенда, обращаясь к брату.

Исавар отставил опорожнённый кубок и хлопнул в ладоши. Слуги тотчас распахнули двери, и в зал вкатился толстенький коротконогий человечек в длинном, не по росту, шёлковом халате и с высоким тюрбаном на голове. Путешествовал он, понятно, в другой одежде, но, идя сюда, на пир к самой аланской царице, облачился в лучший свой наряд. Я попытался прикинуть, откуда он родом. Не горец — не осетин, не черкес и не армянин. И не выходец из Средней Азии — скорее всего, его родина лежала где-то очень далеко за Абескунским морем [22] Каспийское море. . Я бы сказал точнее, но купец стоял ко мне спиной и лицом к столу, за которым восседали Регенда и Исавар.

— Его уже привязали к дереву, когда подоспели мои воины, — пояснил правитель Сенхорана. — Бедняга трясся как осиновый лист и едва ворочал языком, так что я только успел узнать, что он из народа адыгов и зовут его Ханафи. Он водит свой караван по Шёлковому пути.

Торговец мелко закивал, словно китайский болванчик, потом сделал знак слугам, и те стали вносить в зал большие открытые коробы с образцами товаров.

Товары были хороши — видно, купец изрядно попутешествовал по свету. И не забывал оставлять щедрые подарки в храмах, что попадались на его пути. Были здесь изделия айнских и персидских чеканщиков (я узнал на богато украшенных медных блюдах традиционные изображения священного быка Байнаба, на котором порок Мухаммед бежал в Меддину, когда слуги халифа изгнали его из Мекки) и покрытое тонким узором дорогое оружие с позолоченными рукоятями, шкатулки из слоновой кости с серебряной инкрустацией, украшения из драгоценных камней, бобровые и чернобурые лисьи шкурки и соболиные меха, и — ткани самых разных расцветок и назначений, от толстого прочного холста до тончайшего китайского шёлка... Да, это был караван богатого и удачливого торговца. Правда, разбойники, которые чуть было не ограбили его у какой-то Чёрной заставы, выбивались из построенного мною логического ряда. Или их шайка была многочисленной и хорошо обученной, или охрана у купца никуда не годилась...

Впрочем, мысли мои в тот день вовсе не были такими стройными, какими я описываю их. Наверное, обильная трапеза и вино были тому причиной. Я просто сидел за столом, слегка отяжелев от хмельного, и с улыбкой наблюдал за Регендой, которая с видимым удовольствие разглядывала товары, что-то выбирала, справляясь о цене (торговец только махал руками: ни слова об уплате, царица, высшая награда для меня будет, если ты примешь все понравившееся тебе в подарок), и удивительно напоминала мне маленькую девочку, которую накануне праздника привели в лавку с лакомствами и игрушками и сказали: выбирай что хочешь.

Изредка она тайком бросала на меня вопросительные взгляды: как, мол, думаешь, мне это подойдёт? Я так же незаметно кивал в ответ. Или, поддерживая игру, отрицательно качал головой, и она тут же отдавала обновку обратно купцу. Это меня изрядно удивляло: она не спорила и не надувала губки, как иногда делала моя младшая жена Тхай-Кюль (что, дескать, мужчина понимает в женских нарядах — мне нравится, и этого достаточно, а твоё дело — платить). Она словно доверяла мне во всём — с готовностью и безоговорочно. При этом, отдавая приказы своим приближённым, она вовсе не выглядела излишне мягкой и податливой. В такие моменты — я не раз убеждался в этом — она была истинной царицей большого и могущественного народа. И горе было тому, кто посмел бы её ослушаться. Я тоже старался не возражать ей без крайней необходимости — мне, вышколенному царедворцу (пусть и бывшему), не стоило преподавать азы придворного этикета. Однако временами мне казалось, что больше всего она жаждет от меня именно этого: чтобы ей возразили. Сильная и властная (а иной царица и не имеет права быть) — как она, наверное, устала быть сильной...

Так я рассуждал сам с собой, с извечным мужским цинизмом наблюдая, как Регенда берёт из рук помощника купца длинное платье из драгоценного бархата — тёмно-синее, почти чёрное, с искусной вышивкой на груди серебряными нитями, и прикладывает его к плечам... Восторженные возгласы сотрясают зал, гости наперебой выражают восхищение, но она снова смотрит на меня, ожидая совета... Наверное, она очень удивилась, не дождавшись от меня реакции, ибо в тот момент я смотрел не на платье.

Я смотрел на купца.

Точнее — на его сапоги. Крепкие сапоги из верблюжьей кожи с отделкой из коричневой замши — столь же красивые, сколь и удобные, в таких можно прошагать несколько дней кряду, и нога не устанет и не сотрётся. И наверное, не дешёвые: тот торговец, которому я когда-то отсоветовал вести свои товары через перевал Трёх Сестёр, не поскупился на подарок — не для меня, а для моего юного спутника. Мальчишка всё никак не желал надевать их в дороге — берёг для торжественного случая. Наверное, почтенный Ханафи поступил так же, ибо и его халат, расшитый бактским узором, и тюрбан, и сапоги были новыми, не потускневшими от солнца и дорожной пыли: наверное, тоже хранились где-то на дне сундука...

Он что-то почувствовал: возможно, я выдал себя неосторожным взглядом или возгласом. Он повернул голову — и тут же узнал меня. А я узнал его. Я ожидал увидеть купца, которого убедил идти более длинной, но безопасной равнинной дорогой и который безутешно горевал о гибели в горах своего компаньона... Однако я ошибся. Это бы тот, второй — кто по всем законам должен был покоиться на дне ущелья, смытый гигантским оползнем. Такие оползни вовсе не редки в сезон дождей...

Я вдруг посмотрел на него другими глазами: он уже не казался мне толстым и неуклюжим. Наоборот, в его облике проступило нечто хищное и беспощадное, как у тигра перед прыжком. Стоило лишь мысленно убрать нарочно длинный халат и привязанную к животу подушку.

Стоило отсечь всё лишнее...

Неверно думают, будто Аллах создал время незыблемым. Время способно растягиваться, как резина, и сжиматься подобно камню. И даже сворачиваться в кольцо подобно горной гадюке. Моё время растянулось в бесконечность. Я видел неподвижные изумлённые лица, испуганно воздетые руки и застывшую в воздухе чашу с вином, выскользнувшую из чьих-то пальцев. И само вино, так и не пролившееся на стол. А главное — руку почтенного Ханафи и зажатый в ней узкий длинный стилет. Почему-то я точно знал, что остриё стилета смазано ядом: идеальное оружие для убийцы-фанатика.

Я пролетел через зал, распластавшись над полом — мне некогда было отталкиваться ногами от грешной земли. И толкнул Регенду в плечо в тот миг, когда ткань платья — того самого, которое она примеряла, аккуратно разошлась под острым, острее бритвы, лезвием. Я сшиб царицу с ног и упал сам, пребольно ударившись затылком об угол стола.