Николай Буянов - Призванный хранить

— Они умрут! — орал Тохтамыш, захлёбываясь слюной и топча ногами ковёр в своей походной юрте. — Они умрут все до единого, и я сравняю этот город с землёй — пусть даже мне придётся положить всю мою армию под его стенами!

И я знал, что отнюдь не сокровища непокорённого Самарканда были виной его ярости. Ему опять, как и десять лет подряд, виделся в страшном сне стяг Хромого Тимура над золотым шатром — гордо парящий в лазурной синеве золотой сокол. И его, Тохтамыша, чёрный бык, судьба которого — лишь рыться в земле и месить копытами навоз...

Я пришёл в Самарканд под видом небогатого купца с караваном всего в десять верблюдов. Я быстро продал своё имущество — оно было невелико, и продавал я по самым бросовым ценам, лишь бы хоть как-то избежать долговой ямы. Но и после этого я не ушёл из города, потому что примкнул к сербаданам.

«Не могу похвастаться, что вырученные мною деньги за товары очень велики, — сказал я их предводителю Ходже Маулану, — но пусть они пойдут на то угодное Аллаху дело, которому вы служите». И Ходжа Маулан обнял меня, едва не прослезившись, потому что деньги ему были необходимы, чтобы вооружить свою армию.

Думаю, он вовсе не был глупцом, этот человек, но недавние победы над монголами вскружили ему голову, подобно молодому вину. Однажды, спустя несколько недель, я сказал ему, что городская знать готова поддержать его в борьбе против Тимура. Он долго колебался, но в конце концов поверил. Люди, как я заметил, вообще очень легко верят в осуществление своих надежд — иначе откуда бы на земле развелось столько шарлатанов, обещающих кто исцеление, кто процветание, кто избавление от врагов...

Он тоже поверил, досточтимый Ходжа, предводитель сербаданов, сын простого ткача шёлка из квартала городской бедноты. И пришёл на совет, куда его пригласили приближённые эмира. Богатейшие и достойнейшие люди Самарканда приняли его, как равного, усадили за стол, ломившийся от еды и напитков, хлопали по плечу, говорили тосты в его честь и подливали вина в серебряный кубок, зорко следя, чтобы тот не пустел.

Ходжа быстро опьянел — не от вина, в которое был добавлен сильный яд, а от льстивых речей, что лились в тот день полноводной рекой. Он умер в самый разгар пира, прямо за столом. Восстание сербаданов было обезглавлено, и правитель Самарканда эмир Низа Шами вынес Тимуру ключи от городских ворот.

После этого случая я получил из рук кагана золотую пайцзу — знак высшего своего доверия. Помню, как я разглядывал её, сидя в шатре, на шёлковых подушках. Красивые молоденькие китаянки, все как одна похожие на мою жену Тхай-Кюль, пытались развлечь меня, танцуя и играя на музыкальных инструментах. Однако мысли мои были далеко.

Я подумал вдруг, что будет, если моей мести так и не суждено будет осуществиться. Если мои тайные помыслы будут раскрыты или я умру от старости, так и не выполнив задуманного? Кем же посчитают меня далёкие потомки? Одним из многих советников Тимура, его шпионом и просто профессиональным предателем? Или же История вовсе не сохранит упоминаний обо мне — слишком много их было во все времена, профессиональных предателей, стоит ли помнить о каждом...

И всё же я дождался своего часа.

Я хорошо запомнил тот день: хмурый, ненастный, с холодным ливнем и тяжёлыми серыми тучами по всему горизонту. Я сидел в своей юрте позади ханского куреня и слышал, как по размокшей глине прочавкали копыта. Вернулся разведчик.

Собственно, это было обычным делом: возле ставки Тимура жизнь не прекращалась ни на мгновение. Уходила и возвращалась разведка, скакали во все стороны гонцы с поручениями, и четырежды в сутки менялись дозоры. Но того всадника моё внимание выделило среди прочих — уж не знаю почему. И сердце вдруг заколотилось быстрее.

А ещё через некоторое время полог моей юрты отворился, впустив внутрь холод и сырость, и рослый нукер в блестящем от дождя кожаном панцире сказал:

— Поспеши. Великий хан ждёт.

Я удивился, увидев, что Тимур был один в шатре — не считая двух ближайших телохранителей, немых от рождения, и какой-то зловонной старухи, которую каган никогда не отпускал от себя далеко. Не знаю, кем она ему приходилась: старой няней, ходившей за ним ещё в младенчестве, наперсницей и советчицей, шпионкой... Я ни разу не слышал её голоса.

— Сегодня мои воины захватили в плен сына аланского царя Исавара, — вместо приветствия произнёс каган. И замолчал, перебирая в руках нефритовые чётки. Я стоял перед ним на коленях, согнутый в глубоком поклоне, и ждал продолжения. И, не дождавшись, спросил, не отрывая бороды от ковра:

— Разрешено ли мне узнать подробности, светлейший?

— Он ехал в Тебриз, — сказал Тимур. — Его люди сражались храбро, но мои нукеры отбили его и привезли ко мне в ставку. С ним обращаются как с высоким гостем (однако охрана не выпускает его из шатра), но один из его людей сдался в плен и рассказал, что Исавар и грузинский царь Гюрли задумали заключить политический союз, а для этого — устроить брак своих детей.

Разумное решение, подумал я. Что с того, что царевич Баттхар и дочь грузинского царя никогда не видели друг друга в глаза. Таков удел сильных мира сего.

— Можешь встать, — разрешил Тимур, и я медленно разогнул затёкшую спину. — Мой зять Тохтамыш советует мне убить царевича и послать голову его отцу, чтобы прибавить тому смирения. Что ты думаешь по этому поводу?

— Солнцеподобный Тохтамыш — великий хан, избранник Аллаха. Смею ли я, ничтожнейший из смертных, обсуждать его слова и поступки?

— Ты смеешь делать то, что я прикажу. И не заставляй меня повторять дважды.

Я помедлил ровно секунду — большего мне не требовалось.

— Если Исавар лишится сына, а Гюрли — зятя, то их общее горе и общий гнев будут направлены против тебя, славный Тимур. Никто не сомневается, что твоя армия, осенённая покровительством бога Сульдэ, и на этот раз принесёт тебе победу, но трижды славна будет эта победа, если достанется не только силой, но умом и величайшей прозорливостью её полководца...

— Короче, — перебил каган.

Я снова помедлил и решительно сказал:

— Думаю, они попытаются отбить Баттхара. И пошлют на это лучших своих людей.

Тимур стоял, развёрнутый ко мне в профиль, и я видел улыбку на его устах. Улыбку можно было бы назвать довольной: наверное, мои доводы совпадали с его собственными. Что ж, я был вправе поздравить себя: моя голова останется при мне по крайней мере ещё на одну ночь.

— Значит, вскоре следует ждать гостей. — Тимур усмехнулся. — Когда, где, сколько их будет? Сможешь ли ты ответить мне, Рашид ад-Эддин из Ирана? Про тебя болтают, будто ты умеешь отгадывать будущее.

— Да будет на всё твоя воля, великий хан, — сказал я, снова согнувшись в поклоне. — Ты получишь ответы на свои вопросы, если только соблаговолишь дать мне немного времени. И ещё — мне придётся просить тебя об одной услуге...