Игорь Болгарин - Горькое похмелье

Он соскочил с лежанки, стал рвать из кобуры револьвер, не попадая трясущимися пальцами в запорное колечко.

Галина, как была в сорочке, выскочила из хаты и босиком бросилась в заросли верболоза. Махно показался в дверях и шарил диким взглядом по кустам. Зло сплюнул и вновь исчез в хате.

– Ганяе, – одобрительно сказал дед Правда. – Значить, любе!

Они ели уху, прямо из казана черпая деревянными ложками и обжигаясь блаженной болью. Нарезанный ножом каравай хлеба лежал на рушнике.

– Однесы батьку мыску, – сказал Юрку дед.

– Не пиду… Под горячу руку… Ты шо, дед?

В зарослях ивняка, у небольшого чистого озерка, где плескалась рыбья молодь и цвели белые кувшинки, чернобровая хохотушка миловалась с Лёвкой Задовым. Лёвка, при всей своей мощи циркового силача и житейской опытности террориста, в свои неполные двадцать шесть лет оказался парнем на редкость деликатным, ласковым и даже немного робким. Это очень забавляло кокетливую Феню.

Влюбленные постелили на раскалившийся за день песок брезент, разожгли маленький дымный костерок, отгоняющий комарье.

Искупавшаяся в теплой воде озерка Феня вплела в свои влажные волосы несколько белых кувшинок и теперь выглядела настоящей мавкой, украинской речной соблазнительницей. Она лежала на крепких и вместе с тем нежных руках Лёвки, гладила его плечи, щеки, теребила уши.

– Люблю, – прошептала она.

– Когда ж ты успела? – Лёвка смущенно зашмыгал носом. Он никогда не считал себя привлекательным. Большой, тяжелый, шея как бревно, нос – чисто груша.

– Я сразу полюбыла. Ще там, под Мариуполем…

– И не роздумувала?

– Ни минуты, – шептала она, ласкаясь и по-кошачьи изгибаясь, устраиваясь поудобнее, приникая, сливаясь с любимым. – Може, я у тебе перва?

– Така красива – перва, – признался начальник разведки, известный всем махновцам как человек добродушно-безжалостный. – Знаешь, я никогда не думав, шо мене можно полюбить. Тут кругом столько красивых хлопцив…

– Ты дуже красивый. Правда. Я сразу поняла, шо с таким можно всю жизнь прожить. С тобою якось спокойно, хорошо…

Вокруг все замерло. Даже смолкли сверчки. Только горячечное дыхание двух влюбленных нарушало тишину. Раннее летнее утро должно было разбудить их, уставших от этой стремительной и долгой, ошеломившей обоих ночи.

Но вовсе не солнечные лучи заставили Лёвку вскочить среди ночи на ноги. Он торопливо оделся, проверил оба пистолета, прежде чем засунуть их за пояс, под рубаху.

Феня тоже вскочила, расправила платье. Высохшие волосы забросила за спину: заплетать косы было некогда, стала наскоро повязывать голову косынкой.

– Шось случилось? – спросила она.

– Помолчи, – попросил он и стал вслушиваться в тишину.

Где-то далеко, едва различимый, слышался скрип тележных колес, вязнувших в песке, доносились голоса возчиков или конных, металлическое бряцанье или звяканье.

– Ты слышишь? – спросил Лёвка.

– Якие-то люды.

– Оставайся пока здесь, – сказал Лёвка Фене и отдал ей один из своих пистолетов. – Сиди тихо! Я узнаю, шо там – и вернусь!

Он бесшумно ввинтился крупным кабаньим телом в заросли верболоза, исчез, все еще потрясенный тем, что между ними произошло. И теперь, пробираясь на все более явственно слышимые звуки, старался забыть обо всем ночном, тайном. Война напомнила ему о его обязанностях…

Незадолго до рассвета Лёвка разбудил Нестора, который спал, обняв Галку. Летняя ночь примирила их.

– Нестор! – прошептал Лёвка. – Погляди в окно!..

За окном были видны огни множества костров. У огней мельтешили фигуры мужиков. Кто с винтовкой за плечами, кто с револьвером или шашкой.

– Люды до тебе прийшлы, батько! – продолжал Задов. – За помощью!

– Опять! – схватился за голову Махно. – Ну что, на мне свет клином сошолся? Что, я не могу тут чуток порыбачить, душу отогреть, думу подумать?

– Шо им сказать? – спросил Задов. – Ждуть же!

Сунув ноги в сапоги, накинув на плечи шинель, Махно вышел к кострам. Первым, кого он встретил, был хуторянин Трохим Бойко.

– Як вы меня тут нашли? – Нестор вглядывался в лица, обращенные к нему с надеждой.

– Деникин… чи там Троцкий тебе не найдут, а мы найдем, – ответил Трохим. – До кого ж нам ще йты, батько? Хлопци в Красной армии, бьються з офицерьем, а до нас на хутора явылысь якись комиссары, привелы продотряды, всю нашу жизню переиначують. В наши Советы своих ставлять. Большевыкив головамы назначають…

Пока Махно слушал Трохима, их обступали люди. Как всегда, они хотели узнать от батьки что-то такое, чего он и сам не знал.

– Шукають кулакив. Дви конякы, тры коровы – у йих це вже кулак. А у нас у кого и по пять коней. А наемного труда чи там сплоатации, цього, як ты велив, у нас нема!..

– Истинна правда! – закивали головами собравшиеся. – Мы – трудящи. Чоботы на ногах горять, розвалюются, так трудымось. Яки мы кулакы?..

– А продотряды хлеб требують!.. – продолжал Трохим. – Ладно б, шоб сколько положено, вроде налогу… а то – скилькы найдуть, стилькы й забирають. Грабеж… Хто добровольно не отдае, расстрелюють. Така добровольность.

– Нам чи до тебе, батько, чи до Григорьева за Днипро, – подытожил заросший, злой мужичок. – Григорьев по селам свой «универсал» розислав… Ось! Зове селян!

Нестор взял у него «универсал»:

– Ну, добре. Пойду. Почитаю.

Ему ответили одобрительным гулом.

– Почитай!.. Нам под руку Григорьева не дуже… Вин – чужий, чутки ходять, вин сам из охвицерив… Не оставляй нас, батько!

Нестор шел к хате, держа в руке григорьевский «универсал». Не удавалось, никак не удавалось ему уйти от роковой доли вождя, атамана, батьки.

На пороге его ждала Галина. Она все слышала. И в глазах ее горела искорка нетерпения. Она согласилась жить с Нестором не как «баба», а как «матушка», атаманша, анархистская предводительница. Она понимала смысл случившегося.

У оконца, в который бил утренний свет, Нестор читал убористый текст григорьевской листовки.

– Лихо пишет, зараза! – восхитился он. – От послухай! – И прочитал: – «Крастьянин! Вместо земли и воли тебе навязывают коммуну, чрезвычайку и комиссаров с московской обжорки» … Ну, «московской» тут лишнее слово. Я знаю, атаман против русских. И ще против жидов. Это не дело! Война меж народами – это, Галя, поражение в будущем. Без большого ума Григорьев. А пишет лихо! «Труженик святой! Божий человек! С этой земли, где распяли Христа, тебя гонят в коммунии!» А где это распяли Христа? Може, в Одессе, когда там Григорьев хозяйновал? И при чем тут Христос? Ну и аферист! То вместе с большевиками церкви рушил, а теперь под верующих пидлажуется.

– Может, и аферист. Но многие поверят в эту писанину, – заметила Галина.

Махно задумчиво смотрел в окно.