Игорь Болгарин - Горькое похмелье

Эх, Нестор Иванович, не ты ли утверждал право судить не по закону, а по целесообразности и народной воле? Вот она, народная воля, в лице этого худощавого командира!

– Бедняки, выйдите сюда! – приказал командир, но селяне не шевельнулись. – Ну, кто живет от урожая до урожая, не имеет излишков… Чего ж вы? Выходите!

Человек пять вышли. Переминались с ноги на ногу. Оглядывались по сторонам. Не привыкли к классовому делению. Там, за их спинами, стояли сваты, кумовья, родичи…

– Покажите, кто в селе самый богатый! – обратился командир к беднякам. – Мы у них реквизируем хлеб, а вы, бедняки, получите по мешку с каждых пяти!

Бедняки молчали.

– Так! Покрываете мироедов? – жестко спросил командир. – Вот ты и ты, – он указал на двух бедняков, – станьте вот сюда, в стороночку!

Потом он оглядел остальных, их одежду, лица, ноги Взгляд выхватил цепочки от часов, сапоги, те, что повыше голенищами и получше. Обувка – первый показатель. Кто беден, тот до морозов босиком ходит.

– И вы, вот эти двое… тоже туда, – ткнул он пальцем.

«Богачи» присоединились к беднякам.

– Раз уж вы такие дружные, ступайте разом до апостола Петра. Пускай он там разбирается, кто из вас богач, а кто бедняк!..

Едва заметный взмах рукой.

Короткая очередь. И четверо селян упали!

И тут только толпа поняла, что происходит. Раздались истошные бабьи крики:

– Ой, лышенько!.. Ой боже ж ты мий!…

– Молчать!

Бабы в ужасе смолкли. Лица продармейцев тоже выражали испуг, глаза смотрели в землю.

– Я знаю, я знаю! – закричал один из бедняков. – У Сидора в клуни яма, там пудов до ста пшеныци!

– О, пошло дело! – обрадовался командир. – Пришла классовая борьба и в село. А то, понимаешь, все на пролетарьят рассчитуете! Привыкли друг за дружку держаться, як все равно слепые.

И тут на краю села послышался топот коней, поднялась пыль.

В село влетела кавалькада. Впереди на тачанке развевалось красное знамя.

– Видать, Сарачан возвертается? – спросил командир у пулеметчиков.

Те пожали плечами.

Несколько мгновений – и площадь заполнилась вооруженными людьми. Красное знамя исчезло, вместо него появилось черное.

– Бандиты! – прокричал командир. Но кто-то огромный упал на него с коня, повалил на землю. Пулеметчиков стали бить прикладами. Остальные продармейцы послушно побросали оружие, подняли руки…

– Батько! Батько! – узнали селяне Нестора. – Батько вернувся!

Слезы и плач смешались с радостными выкриками. Праздник и поминки – в один час…

Махно подъехал к продармейцам:

– Значить, так! Кто из простых красноармейцев покается, попросит у народа прощение, будет жить! – Он обвел взглядом селян: – С остальными сами разбирайтесь! Решайте по своему народному разумению!

В считаные минуты у жителей Ново-Покровки появились в руках вилы, лопаты, цепы…

В салон-вагоне Троцкого колдовала над картой все та же тройка: сам Лев Революции, Вацетис и Склянский. Стучал аппарат Юза. Стенографисты Глазман и Сермукс, аккуратные, одетые в хаки, вели в уголке записи. Для истории. А история напоминала о себе грохотом орудийных выстрелов. Дрожали стаканы и графины.

Телеграфист осторожно тронул Склянского за плечо, подал ему ленту с текстом. Эфраим Маркович пробежал ее глазами.

– Ну вот, пожалуйста, – сказал он. – Вновь объявился батько Махно. Уничтожил несколько продотрядов. Всюду выступает, говорит о какой-то третьей революции, которая должна смести большевиков. К нему присоединяются сотни крестьян…

– И нам это сообщают за полчаса до моего отбытия в Казань! – рассердился Троцкий, не отрываясь от карты. – Я уже занят Восточным фронтом!.. Иоаким Иоакимович, бросьте на Махно все силы! Его надо уничтожить!

– Какие силы вы имеете в виду? – спросил Вацетис. – Те, что мы бросили на Григорьева? Или те, которыми мы пока удерживаем в Крыму Слащёва? Я говорю «пока», потому что армия Дыбенко разваливается. А мне еще нужны дополнительные силы против Деникина. Он двинулся на Харьков…

– Это я и без вас знаю! – Троцкий резко вздернул бородку и ядовито заметил: – Благодаря вашему полководческому таланту мы вчистую проигрываем кампанию на юге! И у меня нет другого выхода, как отстранить вас от должности главнокомандующего Вооруженными силами Республики!

– Пожалуйста! – спокойно сказал Вацетис. – Если так решит Реввоенсовет!

– Плевать! Я сам Реввоенсовет!

Близкий разрыв шестидюймового снаряда воздушной волной выбил одно из стекол салон-вагона.

– Черт возьми, почему не закрыли броневые ставни? – Троцкий смотрел, как по полу растекается лужица из разбитого графина. Успокоился. – Поймите, Иоаким Иоакимович, – продолжил он уже более мягко, – венгерская революция захлебывается, а мы не можем прийти к ней на помощь через районы Григорьева и Петлюры. Германский пролетариат взывает о помощи – не можем пройти через этого бывшего социалиста Пилсудского. Украина разваливается на какие-то самостийные куски под управлением бесчисленных батек и атаманов. Петлюра, Галицийская армия, Ангел, Тютюнник, Зеленый, Струк. А теперь снова этот Махно. Самый опасный, потому что он – наш конкурент в борьбе за крестьянство!..

– Но сил-то у меня действительно нет! – упрямо повторил Вацетис.

Новый взрыв тряхнул вагон, а в бронированные стенки и ставни заколотили осколки. Упал со стены портрет Ленина, Склянский бережно поднял его.

– Мне вспоминается шифрограмма Владимира Ильича командующему Восьмой армией Грише Сокольникову во время Вешенского восстания на Дону, – сказал Склянский, держа в руке портрет. – Грише, который до этого командовал разве что только своей женой. Так вот, Ленин написал ему: «Если нет силы для свирепой и жестокой расправы, то пообещайте амнистию и разоружите полностью, а там посмотрите… Если плохо, надо уметь пойти на хитрость…» Это я касательно Махно.

Троцкий нахмурился, вдумываясь. Прямолинейный Вацетис спросил у Склянского:

– Какую еще хитрость, если он «вне закона»? Обьявить его гетманом Украины?

– Это было бы хорошо, но невозможно. Махно не признаёт ни гетманства, ни какого иного титула. Разве что… он хочет быть не просто батькой, а всеукраинским батькой. Он самолюбив. И главный его соперник сейчас – Григорьев…

– А что, если каким-то способом избавиться от Григорьева и сохранить Махно? В результате получаем талантливого командующего и неплохую армию, – сощурился Троцкий. – Это мысль!.. Да! Махно не пойдет против советской власти, в отличие от Григорьева, который ищет союза то с церковью, то с Деникиным… – продолжал рассуждать Троцкий. – Воленс-ноленс, Украину мы Деникину отдадим. С этой мыслью нам необходимо смириться. Нам просто нечем ее защитить. И Махно станет главным и опаснейшим врагом Белой армии. Причем в ее тылах. И когда мы наконец создадим свои дисциплинированные и надежные силы – мы вернемся. Деникин к тому времени подавится Украиной, а Махно истощит в этой борьбе свои силы. И мы одним ударом покончим с обоими.