Игорь Болгарин - Горькое похмелье

– Риск, конечно. – Посланец Троцкого встал. – Хорошо все продумаете – сведете риск к минимуму. Закон жизни.

Поднялся и Задов.

– Да, вот еще что! Вашу военную делегацию расстреляли. – Незнакомец протянул Задову небольшую газетку «Коммунар», издававшуюся в Харькове.

– Как расстреляли? – опешил Задов. – За шо?

– Почитайте. Хотели выяснить личности, они оказали вооруженное сопротивление. Ошибка вышла. Товарищ Троцкий лично приносит вам свои извинения.

– Пошел он… со своими извинениями. Там же ще эти были… теоретики. Их – за шо? Оны ж даже стрелять не умели.

– Теоретиков не тронули. Только Озерова, Левадного и… почитайте, там все фамилии.

– Заразы вы! Вместе со своим Троцким! – Лёвка схватил посланца за грудки. – Яшка Озеров – герой войны, большевик. Изранетый, як решето. Левадный тоже… после ранения только на ноги встав. Шо ж там ваша ЧеКа творить?

Человек из Харькова позволил Лёвке держать себя за грудки. Не сопротивлялся. Задов отпустил его.

– Бывает, – поправляя на себе одежду, сказал посланец. – Под горячую руку. Неразбериха… Что, у вас по-другому?

– Вас проводить? – холодно спросил Лёвка.

– Не нужно, – усмехнулся незнакомец. – Я ужом проползу.

Лёвка задул свечу. В хате стало темно.

Три дня Нестор пил в Красногригорьевке. Поминал друзей, особенно Озерова, который был для армии незаменим. Штабной талант! В чем только душа держалась, а трудные оперативные задачки решал, как семечки лузгал.

Войско батьки, с каждым днем увеличиваясь, послушно ждало, когда Нестор возьмет в руки вожжи. Причина пьянки была, как все считали, уважительной. Батько переживал за друзей!

Приходя в себя, Нестор спрашивал:

– Як же так? Пятьдесят три ранения. Один такой на всю Россию! А Левадный? Инвалид по голове! За шо?

Опохмелялся, не зная меры. И снова забывался в хмельном бреду, плавал в каких-то иных мирах…

И наконец остановился. Умывшись, выпив рассолу, позвал к себе Задова:

– Шо думает разведка? Простить нельзя!

– Тут мои хлопцы в Москву собираются, – тихо сказал Задов. – «Анархисты подполья»: Соболев, Глазгон, Ковалевич. Хотят отомстить. Кремль взорвать.

Махно нахмурился:

– Я этого не слыхал. Ты этого мне не говорил.

– Просят грошей, – сказал Лёва. – Полмиллиона.

– Денег дай. Но шоб это… Ленина не трогать! Ленина нельзя!

Задов согласно кивнул.

Результатом этой «командировки» явился знаменитый взрыв в Леонтьевском переулке 25 сентября 1919 года, когда во время заседания Московского комитета РКП(б) погибли секретарь МК В. Загорский и многие видные большевики. Легкие ранения получили Н. Бухарин, Ем. Ярославский, М. Ольминский и другие. Ленин, который должен был приехать на заседание, почему-то не явился. Анархистов-террористов либо убили при аресте, либо расстреляли позже. Причастность Махно к теракту не была доказана и всерьез не рассматривалась.

Тогда же Лёва изложил Нестору план ликвидации Григорьева и овладения его армией. Махно думал, хрустел огурцом. Перспективы вырисовывались заманчивые.

– Мысли насчет Григорьева у тебя, Лёвка, толкови. Но пока ж это только мысли. Тут надо все обмозговать, всех мух пересчитать. Чуть шо не так, разорвут нас и мясо собакам покидают.

– А може, на кой хрен нам з большевыкамы звязуваться? Рискувать. Людей наших воны пострилялы…

– Большевики, Лёвочка, это ж не только Троцкий, – задумчиво произнес Нестор. – С Деникиным нам не по пути: сразу ж повесят, без разговора. А большевики – эти, может, ще и водички дадут попить. А в силе будем – и борщом накормят.

Дня через два, когда Нестор окончательно пришел в себя, прискакал нарочный с письмом от Григорьева.

«Батько Махно! Треба по-дружески встретиться и обговорить все наши дела. Уважающий от души Микола Григорьев».

Пришлось задержаться в Красногригорьевке и подготовиться к встрече гостя.

Поезд Григорьева въехал в село, словно передовой отряд победителей. Брички, тачанки, линейки с вооруженными до зубов людьми. Песни про Дорошенка и Сагайдачного…

Махно встречал атамана торжественно, выставил небольшой почетный караул из рослых видных хлопцев. Разукрашенные лентами и монистами девчата поднесли атаману хлеб-соль. Коренастый, с военной выправкой сорокалетний Григорьев выпил чарку, закусил хлебом и кинул на блюдо пару золотых червонцев:

– На щастя, девчата!

И пошел к Махно, безошибочно определив в ряду встречающих хоть и самого маленького, но и самого значительного. Батьки обнялись.

– Ну от, Нестор Ивановыч, ранише б на бронепоезде приехал, а теперь, бач, на тачанках. У тебе тачанкы переняв…

– Тачанка, Мыкола Олександровыч, для степи вещь незаменима!

– А було у мене одиннадцать бронепоездив! – не удержался от хвастовства атаман. – Дым над степом стояв, як од эскадры на мори… Нема бронепоездив. Бильшовыцька артиллерия потрощила..

– Все ще будет, Мыкола Олександровыч! И бронепоезда, и тачанкы, и вся Украина будет в наших руках!

– На це й надеюсь… Ну шо, поговорим без людей? Начистоту?

– Можно й начистоту.

Оставшись одни, они перешли на хороший русский. Хотя закуска у них была, естественно, украинская. Не перевелись еще на Украине ни домашняя колбаса, ни вареники, ни сало. Но все это может скоро кончиться. Нельзя воевать вечно…

Выпили.

Нестор только пригубил, хотя перед встречей предусмотрительно выпил стакан хорошего подсолнечного масла.

– Извини, Николай Александрович, голова гудит.

– Понимаю, – кивнул Григорьев. Ему уже доложили, что Махно запил из-за коварства большевиков. Задов постарался, чтобы важный гость узнал, какой яростью преисполнен Нестор по отношению к большевикам.

– Может, под мою руку пойдешь, Нестор Иванович? – спросил сразу, в лоб, Григорьев. – Двое батьков на одно Приднепровье – многовато.

– До сих пор жили в мире, – уклончиво ответил Махно.

– Оно-то так. Только у большевиков сейчас большая сила! Надо объединяться! Иначе раздолбают нас.

– У Деникина тоже прилично войска.

– С беляками легче договориться. Они пойдут на уступки. И, главное, они слово держат. Офицеры, воспитание.

Махно смотрел на Григорьева исподлобья, изучая еще недавно знаменитого красного полководца.

Заслуг у него, конечно, было немало. Хорошо воевал в Японскую, в германскую, наград получил дай боже. Но захотелось еще большей славы. Искал ее сначала у Центральной рады, потом у гетмана, наконец переметнулся к Петлюре. Все его ставки оказывались биты. Ушел к красным. Опять отличился, и не раз. Имя его гремело. И вот…

Бывший штабс-капитан был самолюбив и считал, что красные тоже не оценили его по заслугам. А обижаться на жизнь, на других – Нестор знал это по своему опыту – скользкая позиция, неверная.