Игорь Болгарин - Горькое похмелье

– Насчет офицеров, – сказал Нестор. – Я погонов не носил, не знаю этого племени.

– Укоряешь?

– Да нет… Но и доверия до офицеров не испытываю.

– Я лишь про то, что у них и слово, и честь имеются. А большевики рушат все. Церкви, торговлю, крестьянство. У них принцип: делать то, что полезно для революции. Слово дал – слово взял. Диа-лек-тика называется. Я с красными не раз толковал, изучил их политику.

Выпили еще.

– Комиссары в основном жиды, – пожаловался Григорьев. – Засилье. Везде.

– Евреев и у меня много, – заметил Махно. – Воюют хорошо. Революционеры настоящие, убежденные анархисты… Теоретики тоже толковые. Головастые!

– Да я не то, чтобы уж… – стал оправдываться Григорьев. – Но мои хлопцы на жидов сильно злые. Не удержать!

– У меня тоже случалось. Но я этих… антисемитов расстреливал. Действует, – поделился опытом Махно.

– А ты думаешь, я всегда такой был? – Григорьев хмурился, говорил медленно, задумчиво. – Я в Одессе столько офицеров перестрелял, что по канавам кровь текла. А потом подумал: это что ж получается, мы их всех перебьем, а на их место кто? Комиссары? Чекисты? Жидовня всякая? То же – про церковь. Я неверующим давно стал. Война воспитала. А теперь вижу: если у народа Бога отнять, он в черта будет верить. Серединки у мужика нет, для этого образование нужно!

Махно кивал головой.

– Мои хлопцы к Раковскому ездили… ну, который у них во главе Украины поставлен. Председатель правительства, – продолжал Григорьев. – Хотели насчет селян потолковать, насчет земли. Поняли, он всех в коммунии загнать хочет. Лишить хозяйства. Вот тебе, Нестор, и Христиан Раковский. А знаешь, как его по-настоящему звать? – Григорьев наклонился к уху Нестора: – Хаим Раковер. Ни в России, ни на Украине никогда не жил. Разговаривал с хлопцами через переводчика, во как!.. Где только они таких находят? Нет, Нестор, жидов на Украине нынче засилье.

Нестор поднял глаза на Григорьева, решительно сказал:

– От шо, Николай Александрович, не будем выяснять, чем мы отличаемся друг от друга. И объединяться, ты прав, надо – не то смерть. А от як ужиться двум медведям в одной берлоге, про то надо крепко подумать.

Снова выпили.

– У тебя Реввоенсовет есть? – спросил Махно. – И у меня тоже. Давай их объединим! Я буду председатель Реввоенсовета, а ты главнокомандующий армией!

Григорьев задумался. Затем холодно спросил:

– Это что ж, ты мне будешь указания давать?

– Зачем? Хто ж на войне командующему шо подсказывает? Я буду нашу общу линию осуществлять, а ты над войсками главный… И всем почет!

Лицо Григорьева посветлело.

– Что ж! Не глупо! Ей-богу, не глупо!

Они встали, обнялись и троекратно поцеловались.

– Надо всем нашим войскам объявить, – предложил Махно. – Шоб не из бумажек узнали, а от нас лично!

– И чтоб торжественно. Подготовимся, и в Сентове, в моей временной столице, объявим! – радостно согласился Григорьев.

Поздно ночью, после того, как проводили Григорьева, Нестор сидел на распряженной тачанке напротив Лёвки. Кругом никого, только неподалеку постукивали копытами, переступая спутанными ногами, кони и звучно скубли траву. Село, подсвеченное огнями костров, было видно как на ладони.

– Ну, шо думаешь, Лёва?

– А шо тут думать? Расстрелять його надо було – и все!

– Ну да! И началася б между нашими войсками великая бойня. Войска у Григорьева намного больше. И кто в этой драке верх бы взял – ещё вопрос… Не, Лёвочка, тут надо с умом, з хитростью. Шоб як в театре!

Отблески костров играли на их лицах.

– З хытростью, говоришь? – задумчиво, скорее сам у себя спросил Задов. – Я вже думав над цым… Поймалы мы двох юнкеров, хлопци хотилы их пострилять. Я сказав, хай ще трошки поживуть. Оденем их в сельске, побрием. Я з имы беседу проведу….

– Продумай все, Лёвочка! Неудачи не может быть…

– Не буде неудачи, батько! Бумага од генерала, погоны – все готово. Яшка Зельцер поработав на совисть. Подпись, печать – сам Деникин бы признав!

– А эти двое як-небудь нечаянно не пидведут?

– Хочуть ще трошкы пожить. Перед смертью и полдня – целый век.

Нестор поднял тяжелый, с затаенной мукой, взгляд на Задова:

– Смотри, Лёвка! На черне дело идем. Ошибемся – и нам конец. А выграем – мы над Украиной! И не будет над нами хозяина… Выбьем Деникина, отгородимся от большевиков. Всюду анархию поставим, вольные Советы. И будет это первая победа Третьей революции. А потом, глядишь, и пойдет, покатится по всему свету!..

– Ясно, – нахмурился Задов, сознавая, какой важности дело им предстояло совершить.

Теплая ласковая ночь плыла над Украиной.

В село Сентово всю ночь прибывал народ: гражданские, военные. Махновцы смешивались с григорьевцами, знакомились с местными девчатами. Лето, тепло. Кое-где уже устроились и парочки по темным закуткам. Костры, смех, говор, песни. Спали на земле, на подводах, под подводами. Тут же стояли и походные лазареты с ранеными: каждая телега – как палата в больнице. Между лазаретными телегами сновали сестрички, которых можно было отличить от сельских баб разве что по белым платочкам. Они поили, кормили раненых, помогали справить нужду.

Вот уж какой год Украина жила такой колесной жизнью, как во времена Дикой Степи…

В переулке сошлись две трехдюймовые батареи. Одной командовал махновский артиллерист Павло Тимошенко, а другой – григорьевец Артюх.

– Ну! Наша сыла тепер удвоилась, – восхищенно сказал Артюх, прикуривая у Павла. – Буде лыхо хоч билякам, хоч краснюкам!

– Оно-то так, – дипломатично согласился Тимошенко. – А только может и таке случиться, шо не зийдуться наши батькы карахтерамы. Як тогда?

– Чого? Наше войско сыльнише, ваш Махно пиде пид наш бунчук. Може, начштабом.

– Наш батько ще ни под кым не ходыв.

– А хто у Дыбенкы комбригом в Третий бригади був? Махно.

– А в Первий бригади у Дыбенкы? Ваш Григорьев…

– Слухай! – горячился Артюх. – От дав бы я тоби трохы по морди, та не можу: ты ж все-такы свий брат пушкарь!

– А давай так! – предложил Павло. – Утром, если наши батькы не зийдуться карахтерамы, ты мени врежешь, а потом я тоби! Шоб ровно!

Согласились. Все же союзники. Надо миром. Всем поровну.

У костра на площади тоже сошлись несколько «разноплеменных». Подсмаливают на огне сало. Ловят капли горячего жира на ломоть хлеба. Вкусно.

– Хороши вы хлопци, махновци, – говорил малорослый григорьвец, давясь куском. – От тилькы жидив жалуете. А од их вся беда.

– Угу, – согласился, давясь салом, смуглый, горбоносый махновец со смоляным чубом.

– Вы своих комиссарив отпустылы, а мы их… цее… порубалы. Як сичку. Потому як жиды. Наш батько каже, всих их надо сничтожать.

– Угу, – вновь вроде как согласился махновец. Справившись с куском поджаренного сала, чубатый встал. Высокий, длиннорукий. – Ну так давай… начинай с меня… меня сничтожай, – сказал он.