Игорь Болгарин - Горькое похмелье

Последние слова они произнесли вместе, дуэтом.

– О! Слово в слово! Значить, сбудеться, – невесело усмехнулся унтер.

Тимошенко, еще раз оглядывая края балочки, откуда вот-вот могли выскочить алексеевцы, заметил чуть в стороне странную вещь. Прямо по степи, подпрыгивая и местами, на проплешинах, поднимая пыль, неслась тачанка, без пулемета, а за ней, шагах в двухстах, дюжины полторы конных, сосредоточенных, с извлеченными из ножен, но опущенными к ноге клинками.

Странно… Обычно конные возглавляют атаки, а повозки идут следом. Присмотрелся попристальнее, и понял: те, что в тачанке, четверо, просто удирали, а конные молчаливо и уверенно, сокращая расстояние, их преследовали. Естественно, по тачанке не стреляли, хотели или взять живьем, или порубить, что для конника в азарте боя удовольствие и нелишнее упражнение.

– До нас пробиваются… ну, те, шо в тачанке. Видать, хто-то из наших, – сказал Тимошенко с горечью, понимая, что ездоки обречены, и передал бинокль бывшему унтеру.

Унтер вгляделся:

– Точно, до нас рвуться… Эх, пару снарядов бы… отсекли б…

Артюх, оторвавшись от «цейса», только вздохнул. Не хотел наблюдать, как будут сечь или вязать тачаночников. Насмотрелся за последние годы всяких картинок.

И тут в разговор неожиданно вмешался Мыкола, тот самый «шестой номер» из имения пана Резника, еще в Екатеринославе примкнувший к батарейцам. В руке он держал то ли куклу, то ли ребенка, запеленутого в тряпье.

– О! – сказал он. – На всяку беду держав. На коне, в переметной сумке возыв. Весь бок коню побыв…

Развернули тряпки, и на свет глянул 76-миллиметровый унитарный. Осколочная граната. Родная!

– Шо ж ты, дорогенький, мовчав? – запричитал Павло, торопливо загоняя снаряд в казенник и закрывая поршневой затвор. Приник к окуляру оптического прицела, закрутил барабаны отражателя и угломера. Довернул ствол, вращая маховик.

– Не спеши! Одын-единственный!

– Не балабонь под руку! Одийды!..

Граната легла точно под ноги передних всадников, которых отделяло от тачанки уже саженей десять. Сквозь облако дыма и комья земли, вздыбившиеся тяжелой тучей, было видно, как бились лошади, стараясь подняться, как зелеными бугорками человеческих тел покрылась земля.

Оставшиеся в живых конники сдерживали бег, откидываясь назад, тянули на себя поводья. Откуда им было знать, что взорвался единственный, чудом уцелевший снаряд?

– Все, хлопци, кончилась песня! Подрывай пушки, Артюх! – крикнул Тимошенко. – Передки сюда!

Пушкари засуетились.

– Ты шо? – вызверился на Павла Артюх, вытаскивая револьвер. – Измена? Григорьевци зроду пушок не оставлялы!

– И махновцы не оставлялы, – ответил Павло, тоже вытаскивая пистолет.

Они стояли друг против друга, как два драчливых петуха, изготовившиеся к схватке. Подлетели ездовые на передках, за которыми грохотали пустые зарядные ящики.

Загремели поодаль разрывы ручных гранат, брошенных в стволы. Пушки задергались. Осколки, с визгом царапая нарезку, вылетали из стволов и огнем били из казенников. Дым окутывал орудия.

Через короткое время Тимошенко, Артюх и остальные пушкари, вцепившись друг в друга, в передки, в ящики, мчались по рытвинам, ускользая от появившейся на краю поля кавалерии алексеевцев.

– Пушки еще будут!.. Пушки в бою достанем! – подпрыгивая и едва не падая с ящика, кричал Тимошенко своему новому побратиму в ухо, не обращая внимания на посвистывание пуль. – Только не дуже спеши! Надо б поглядеть, кого мы от смерти спаслы!

– Ты гляди, шоб алексеевци на тебе не поглядели, – огрызнулся Артюх. – А за тех, шо на тачанке – не беспокойся. Видать, лыхи хлопци – догонять!

Тачанка, и верно, приближалась. Одно колесо крутило кренделя, готовое вот-вот слететь со ступицы.

У края лесочка пушкари остановились, огляделись. Алексеевцы прекратили преследование и темной цепочкой, удаляясь, потянулись к горизонту.

Тачанка подъехала к махновцам. С переднего сиденья соскочил красный, взъерошенный Зяма Сольский. Он продолжал сжимать вожжи в трясущейся крупной дрожью руке. За Зямой слезли еще трое.

– Хто такие? – спросил Тимошенко.

– Не узнаёте? – даже обиделся Зяма. – Это ж я, Сольский. А это товарищ Волин.

– А эти двое? Тоже анархисты?

– Анархисты, анархисты, – ответил один из неизвестных.

– Еле успели выскочить из Харькова, – пояснил Сольский. – Там уже Май-Маевский.

– Ну шо ж, поехали до батька!

Бросив тачанку с отбитым колесом, все забрались в повозки, брички и скрылись в лесочке, куда уже втянулись основные силы артиллеристов…

В гулком пустом классе сельской школы собрались на совет все махновские командиры. Здесь и Лёвка, и Щусь, и Галина Кузьменко, и Аршинов, и Фома Кожин, и братья Махно – Григорий и Савва, и опирающийся на костыль Каретников. На привычном месте за столом, над картой склонился начальник штаба Черныш, только сутки назад объявившийся в отряде.

Явились на совет и культпросветовцы, комиссары от анархизма. Настроение у всех было не из радостных.

– Батько, восемь тысяч наших уже вернулись, – попытался поднять дух присутствующих Щусь. – Та григорьевцев одинадцать тысяч… Роздобыть бы патронов – и айда на левый берег ослобонять Гуляйполе!

Наступило молчание. Черныш, постукивая по карте карандашом, смотрел на Щуся как на весельчака на поминках.

– Какое Гуляйполе! О чем ты, Федос? Шкуро по нашему уезду гуляет. Слащёв из Крыма вырвался, с этой стороны нас зажмет. Алексеевцы опять же. А у нас на возах уже сколько раненых! И практически нет боеприпасов…

В классе наступила гнетущая тишина. Сидели, думали.

Затянувшееся тяжелое молчание прервал запыхавшийся, растерзанный Тимошенко. Он ворвался в помещение, неся с собой дыхание недавнего боя и бегства.

– Батько! – выкрикнул он, стаскивая и сминая порванную фуражку. – Вели расстрелять! Обошли нас алексеевцы, зажали! Пока моглы – отбивались. А потом… потом боезапас кончився, пушки взорвалы, людскых потерь, правда, немае… Удирали, як зайци…

– Сидай, – не глядя на пушкаря, сказал Махно. – Не ты один – все мы скоро тикать будем, як зайцы. Не знаю только, куда? – Он царапал стол, усиленно размышляя.

– И еще я тебе, батько, гостей привиз, – сказал Павло в наступивший тишине.

– Каких еще гостей?

– Та двох наших нархистов, шо ты в Харьков когдась отправыв. З нымы ще двое.

– Где они?

– В колидори. Позвать?

Нестор сам выскочил в коридор, увидел Зяму Сольского, Волина, обрадовался. Волину пожал руку, Зяму обнял.

– Вот, Нестор Иванович, – торопливо сказал Зяма. – Еле выскользнули из Харькова. Там уже Май-Маевский.

– Этого надо было ожидать. Деникин наступает на Москву. – Нестор перевел вопросительный взгляд на двух незнакомцев.