Игорь Болгарин - Горькое похмелье

– У анархистов тоже, – возразил Махно.

– Э-э, не… Плеть против обуха не устоит. А Деникин – большой дурак. Ему следовало бы признать Украину как республику в составе федеративной России и вместе с нами бить большевиков. Так нет же! «Единая и неделимая»! Парадокс! Мы все ругаемся и деремся друг с другом, а победит Ленин. В Киев мы вошли вместе с добровольцами. Хотели, чтобы и наш флаг, и российский развевались над матерью городов русских… Так нет, выбили нас. Впрочем, я офицеров понимаю. Много мы их раньше порезали. Но, по правде говоря, Симон Васильевич ситуацией не очень владееет. Украинское крестьянство, как и казачество – стихия. Можно только плыть, куда волны гонят… не то утонешь! Нда-с, батенька… Извините, «батько»! А хотите, я вам этот бронепоезд подарю?

– Зачем? – усмехнулся Махно. – Мы – хозяева степей. Там наша сила! – И, подумав, добавил: – С вашей помощью, пан генеральный хорунжий, мы зальем степи огнем, как водой в половодье!..

– Пусть счастит!.. Но – без меня!

…Закончив дела, махновцы выстроились перед батькой. Самые крепкие хлопцы, гвардия, выслушали напутствие.

– Шо хочу вам сказать! – обратился к войску Нестор. – Хватит нам отступать. Пойдем обратно, додому. Но где-то тут неподалеку нас поджидают три офицерских полка. Крепкие полки. Любой кровью, но мы должны сквозь них пробиться. А дальше – широкий шлях до самого Гуляйполя. Степь. Врага нема. Деникинцы пошли на Москву… Мы станем хозяевами своей земли. Да здравствует анархия! Да здравствует Третья, окончательная революция!

– Слава… слава! – ответили полки. – Слава батьку Махно!

Хлопцы были воодушевлены. Они возвращались домой, в родные места.

Не прошло и двух часов, как тачанки, телеги, линейки с махновцами, пешие и конные – все стали покидать пустырь на разъезде. Разворачивались в боевые порядки…

Лишь один полк направился в другую сторону, туда, куда двигалось все махновское войско на протяжении последних дней. Туда, где мерцало вечернее, с уже холодным осенним сиреневатым отливом небо. На запад.

Этот полк должен был демонстрировать слащёвцам прорыв в том направлении, в каком они его ожидали.

Получив по десятку патронов и три пулемета с тремя лентами, полк шел лихо, воодушевленно. Никто из них не знал, что обречен вызвать огонь противника на себя, стать живой приманкой, мишенью, жертвой…

Ушел, прогудев на прощание, бронепоезд. Ушли составы с ранеными.

Нестора окружили самые близкие, самые верные помощники.

– Что патронов на полчаса боя, знаю, – сказал Махно, ни на кого не глядя. – Для начала будем переть живой силой, конницей, с саблями, штыками. У белых тоже не абы какие припасы. У тех же «загонщиков». Нужно заставить их порастратить свои патроны, пускай тоже повоюют, как и мы. Кость в кость. Нас раза в четыре больше. Одолеем!

– Батько! – ужаснулся Черныш. – Ты о потерях подумал? Тысячи уложим!

– Сколько уложим, столько и уложим, – жестко ответил Махно. – Ставь впереди красноармейцев, шо до нас в пути пристали. Наших хлопцев, проверенных, приберегай… Пробьемся! Слово тебе даю! А без потерь, конечно, не обойдемся. Не то всех потеряем. Слащёв, я так понимаю, из белых генералов самый боевый и самый умный…

Перевели дух, прикидывая перепетии будущего жестокого и, возможно, самого кровавого боя.

– И вот ще шо… – сказал Нестор. – Пускай наши наставники-анархисты, ораторы и писаки проедут по всем полкам. Надо хлопцам сказать шо-то такое, шоб они дрались насмерть, хочь зубами! Шоб кровь закипала! Шоб себя нихто не жалел! Пусть скажут: это будет не просто бой. Или мы Деникина придушим, или он нас… А иначе зачем нам тот Культпросветотдел, если он души перед боем разогреть не может?

Два часа, перебивая друг друга, анархисты-теоретики готовили воззвания. Всех перещеголял наделенный серьезными литературными способностями Волин. Он не употреблял призывов, звонких, но привычных слов. Он «сочинил» несколько записных книжек и писем, якобы найденных у взятых в плен или убитых офицеров. В них было все: смакование пыток и издевательства над захваченными в плен махновцами и селянами. Выдающийся анархист приводил такие детали, от которых действительно стыла кровь в жилах.

Конечно, офицеры и казаки из добровольческих частей вели себя жестоко, мстили и правым и виноватым, и махновцев, взятых в плен с оружием в руках, в живых не оставляли. Раненых тоже добивали. Но делали это обычно незамысловато и буднично, с профессиональным безразличием. Волин же с пониманием задачи изложил «факты» невероятных надругательств. Описывал вспоротые животы изнасилованных и беременных молодиц, поджаривание махновцев на железных листах. Нашел немногие, но точные слова, выражающие радость и наслаждение палачей.

Друзья-анархисты удивились публицистическому дару полуседого и в свои тридцать шесть лет уже знаменитого теоретика и синдикалиста. В их среде он считался уравновешенным, склонным к академизму теоретиком, «стариком». А вот поди ж ты – разошелся!

Находки Волина взяли на вооружение. Культпросветовцы разъехались по частям, разбросанным на многие версты вокруг. Зачитывали повстанцам и красноармейцам «офицерские записные книжки», добавляя к этому ораторскую пылкость и митинговое мастерство. Шомпер даже плакал.

Слово – великое оружие. Войска закипели. Как и хотелось батьке, многие были готовы зубами рвать ненавистных беляков. Злоба заменяла патроны. Добела раскалялся булат гражданской, междоусобной войны.

Остывать такому накалу – долгие годы…

Офицеры и солдаты Первого симферопольского полка расположились на короткий отдых. Винтовки в козлах, пулеметы отдыхали, уставившись тупыми рыльцами в небо. С соседними полками – Вторым Феодосийским и Керчь-Еникальским была установлена визуальная и телефонная связь.

Все три воинские части, почти полностью укомплектованные, играли роль загонщиков и должны были подпирать уходящих на запад махновцев, стремясь вытолкнуть их на заранее обусловленное место. Боеприпасов им было выдано немного, для «постреливания», а наибольшая доля досталась тем, кому предстояло уничтожить махновское войско.

Генерал Слащёв находился на открытой платформе, прицепленной к блиндированному «бронепоезду» (броня: мешки с песком и бревна). Он только что пересел с коня на платформу, чтобы получить сообщения по телефонам и видеть все вокруг. Провода тянулись от платформы в разные стороны, ко всем трем крымским полкам.

Нина, «юнкер Нечволодов», находилась неподалеку от Слащёва, но «не мешалась под ногами». Знала, что ее генерал, ее Яшка находится не в духе. Конечно, раны, как всегда, изводили его. Но, кроме того, генералу крайне не нравилась растянутость корпуса, дыры в позициях. Накануне, по радиоприказу Деникина, Слащёв отправил дивизию генерала Попова брать Умань и уже получил известие, что петлюровские части сдались без боя. Но это нисколько не радовало и не успокаивало. Попов был далековато, а у Якова Александровича появилось и все больше нарастало смутное предчувствие, что изобретательный Махно готовит какую-то каверзу.