Елена Клещенко - Коллеги, или Приключения двух врачей и джентльменов на Антильских островах

— Главным образом покрой и материя лучшего качества, — сказал он. — А также всяческие пустяки: золотое шитье и пуговицы, драгоценные камни, стразы. И, конечно, работа мастеров.

— Не понимаю. На что мне драгоценные камни? Я же врач, а не… э-э…

— Ничего, я не в обиде. Как бы объяснить… Вот: за эти дни я много наслушался от вас и преподобного Мура о форме листьев. Наше платье — это наши листья, как в Книге Бытия. Глядя на них, все понимают, какого мы рода и вида. Иногда ошибаются, не видя, хм, плодов… Но когда ты одет, как герцог, тебя слушают, как герцога, вот что я хочу сказать. Даже секундное замешательство противника, пока он решает, чем ему грозит спор с таким важным лицом, можно обратить себе на пользу, будь ты врач или пират. А выгоды могут быть так значительны, что вы просто забудете о прежних расходах.

— В этом что-то есть, Питер. Но это было бы слишком просто. Я видел многих нарядных мужчин, ничтожных во всех отношениях.

— Все так, но есть еще и второе правило: преимущество надо суметь использовать. Никогда не уступай, если ты прав, уступай, не теряя достоинства, если неправ.

— А вот это умно. И еще умнее, если над этим поразмыслить. Но что, если обстоятельства не позволяют поступать по-своему?

— Меняй обстоятельства!

— Вам легко говорить.

— Да, мне легко… Вы правы, Ханс. Собственные обстоятельства я изменить не могу.

— Питер, — Слоан положил руку ему на локоть, — я, как вы знаете, отправляюсь в Порт-Ройял. Наверняка я встречусь там с мисс Арабеллой Бишоп.

Блад почувствовал, что удары его сердца больно отдаются в голове — вероятно, из-за выпитого.

— Для чего вы мне это говорите?

— Полагаю, вы знаете, для чего. Я мог бы отвезти ей письмо или что-нибудь передать на словах.

«Проклятье! Значит, все-таки я разболтался перед ним по пути на Невис!» Они посмотрели друг на друга через трактирный стол. Капитан Блад был страшен, от такого его взгляда пятились даже соратники. Доктор убрал руку, но продолжал ожидать ответа.

— Нет, — хрипло сказал капитан и откашлялся. — Нет, я вам говорю. Что бы я ни болтал, это больше не имеет значения. Вы ничего ей не скажете, Ханс.

— Как вам будет угодно, — с подозрительной легкостью согласился Слоан.

— Поклянитесь! Дайте слово, что не будете говорить с ней обо мне!

С полминуты оба молчали. Наконец доктор сказал:

— Клянусь. Но это не лучшее стратегическое решение капитана Блада.

— Кто дает мне советы? — Питер Блад снова потянулся к бутылке. — Еще один тост, напоследок. Ваш лимонад наливайте сами.

— За удачу.

— За удачу.

— Куда мне написать вам? — Если меня не повесят раньше, чем вы обоснуетесь в Лондоне, закончил про себя капитан.

— Я обещал писать Анри Пелисье, он врач и живет здесь, в Кайоне. Если вы спросите его, он сообщит мой адрес в Англии. Я записал для вас его имя и как найти его дом… — Слоан открыл свою карманную книжечку, и оттуда вылетел листок бумаги, который он подхватил так поспешно, будто падало драгоценное фарфоровое блюдце. Привлеченный именно этим резким движением, капитан Блад поднялся из-за стола — но, заглянув в листок, сразу понял, что совершил неделикатный поступок.

На нем был не адрес, а рисунок терракотовым карандашом. Один из рисунков преподобного Мура, с пометкой в углу «Сикстин-Майл-Уок-Менор, Ямайка», и видно было, что он лежит в записной книжке уже давно. Стройная шея, лоб античной статуи, обрамленный кудрями английского эльфа, пристальный взгляд и любезная улыбка на тонких губах: «Доктор Слоан, неужели это вы?»

— Хорошо, согласен, я не умнее Абсолона, — тихо сказал доктор и снова вложил рисунок в книжку. — И не умнее вас. Вот: Анри Пелисье, не забудьте, Питер. Божьи пути неисповедимы, может быть, еще встретимся.

Когда за ним закрылась дверь таверны, капитан Блад спрятал записку в карман и налил себе еще. Слоан отправится на Ямайку, оттуда в Англию. Два-три месяца — и он увидит английский берег. В Лондоне помирится с наставником или сам себе купит практику, днем будет навещать больных, а по вечерам писать письма ученым друзьям и книгу про антильскую флору. А может, вернется в графство Даун, где пестрые коровы пасутся на зеленых холмах, а ветер с моря приносит дожди и туманы. Останется холостяком, это ему пойдет. Или шустрые местные свахи отыщут для него какую-нибудь девицу — мало ли охотниц выйти за доктора. «Клянусь всеми святыми, и этот человек еще жалуется на судьбу? Тогда как я спас от разграбления английский город и после этого удрал, как ярмарочный вор, чтобы не попасть на виселицу…»

Вспомнив, чем закончилась его собственная — которая бишь по счету? — попытка послужить Англии, Блад застонал сквозь зубы и махом допил ром. А когда опустил стакан, встретился с укоризненным взглядом единственного глаза Волверстона.

— Питер, ты снова за старое? Ты же был почти трезвый, а этот лондонский коновал опять тебя споил! Бросай это дело, тебя ищут какие-то французы, говорят, что от самого де Кюсси!

Климат Англии ничем не напоминает тропический, но и в Лондоне бывают ясные дни, когда приходит май. Блестел на солнце крест колокольни кирпичной церкви Святого Эгидия-в-Полях, ангельским голосом пел орган, и любопытные ожидали появления новобрачных. Венчались доктор Ханс Слоан, секретарь Королевского общества, член Королевской медицинской коллегии, врач Христовой больницы, и миссис Элизабет Лэнгли Роуз, дочь олдермена Джона Лэнгли, вдова Фулка Роуза, владельца плантаций на Ямайке. Ханс и Элизабет Слоан вышли на весеннюю улицу, держась за руки, как дети, стоически вынося комментарии лондонской толпы, а может быть, и не слыша их.

Богатство невесты вызвало шутки и толки в научном сообществе. Помимо значительного состояния, олдермен оставил дочери дом на Грейт-Рассел-стрит, и к этому добавилась треть доходов от сахарных плантаций покойного мужа. Однако назвать мезальянсом этот брак никто бы не решился: вдова колониального плантатора выбрала в мужья блестящего врача и ученого, вхожего в лучшие столичные дома. Доктор Сиденхэм скончался, пока его ученик путешествовал по Вест-Индии, и все же медицинская карьера доктора Слоана складывалась на редкость удачно. Светлый камзол с золотым шитьем и драгоценными пуговицами он носил непринужденно, как придворный, и выглядел вполне достойно рядом с женой. На Элизабет было платье из золотистого атласа, с фрипоном, отделанным золотыми кружевами, а волосы она уложила в низкую прическу, теперь вновь дозволенную модой. Плечи ее укрывала парчовая накидка, подбитая мехом. «Тебе не холодно?» — «Нет, нисколько». — «Если будет холодно, сразу скажи». — Для кого-то этот май был теплым, но не для той, кто полжизни провела в Вест-Индии. Тем не менее новобрачная казалась цветущей и, как отметили ее наблюдательные родственницы и подруги, «куда более счастливой, чем на своей первой свадьбе».