Игорь Болгарин - Хмель свободы

И направился в дом. В зале он увидел портреты Бакунина, Кропоткина, Прудона, Пугачева. Те тоже смотрели на него застывшими, старательно выписанными глазами.

– Папа, папочка! – Винцента поглядела на отца умоляюще. – Там много детей… куда же их? Не гони, вели разместить где-нибудь во флигелях.

– Не годится, барышня, – сказал Василь, осторожно ставя сундучок на пол. Осмотрелся. – Глядить, весь паркет сапожищами пошаркали… И гвозди в стенах. Гнать надо, плетюганами.

Данилевский всматривался в лицо Кропоткина. Серебристая пышная борода – да, это так, но художник-любитель изобразил какого-то мужичка, в крайнем случае опростившегося Льва Толстого, не ухватил тонкие черты князя в двадцатом колене, из удельных князей Смоленских, аристократа, увязшего в благородных теориях и заботах о «простом народе».

– Вот и князь тоже не советует обижать коммунариев, – согласился с дочерью пан Данилевский. – И в самом деле, разместите их во флигелях. К тесноте им не привыкать.

– Якый ще князь? – недоумевая, спросил Василь.

– Вот этот. Кропоткин Петр Алексеевич. Мечтал о народном бунте и последующей райской жизни. – Данилевский скривил губы в иронической усмешке. – Что ж, бунта он дождался, но не думаю, что очень этому рад. – И обратился к дочери: – Пойдем, Винцуся, посмотрим, как выглядит их райская жизнь…

Они шли по дому, узнавая и не узнавая его. Заглядывали в комнаты, заваленные нехитрым селянским скарбом…

Отступающие красноармейцы, анархисты, селяне устало брели по окраинам Ростова. Революционная и просто трудовая Малороссия и Новороссия, названные теперь, с одобрения Временного правительства и Рады, Украиной, уходила от немцев. Вместе со всеми в этой толпе двигался на взмыленном коне Нестор Махно.

На широкой окраинной улочке конь остановился, заржал и опустился на передние колени. Нестор едва успел соскочить – коммунарский скакун завалился на бок. Морда его залилась кровавой пеной. Исхудавшие бока, серые от пыли, судорожно подрагивали…

Впрочем, Нестор выглядел не лучше. Он тоже был весь в пыли, только зубы белели. Присев на чье-то крыльцо, он упер голову в ладони и сидел так, безмолвно взирая на умирающего коня.

Мимо шли люди. Он видел только ноги: в опорках, сапогах, драных башмаках, босые. Проезжали, скрипя ступицами, телеги, арбы, брички…

– Шо ж ты, братишка, такого пегаса угробил? – пробасил кто-то над ухом Махно. В интонациях смешались одесский и донбасский выговор.

Махно не шевельнулся.

– Куды ж ты, хлопче, так спешив?

– Не знаю, – вздохнул Нестор. – От себя, может.

Он поднял глаза и увидел крупного, из кости и мускулов отлитого человека. У него было широкое добродушное лицо с мясистым носом, глаза-щелочки, но в их глубине читались уверенность в себе и своей силе, природная сметка и бесстрашие. Внешностью и тяжестью тела он напоминал циркового борца.

Вокруг незнакомца столпились его подчиненные, с головы до ног увешанные оружием и бомбами – фитильными самоделками и новыми, капсюльными. В разговор не вмешивались, соблюдали иерархию.

– Не мучай животину. Прыстрели! – посоветовал «борец».

– Не могу, – мотнул головой Нестор.

– Помогты?

Нестор не ответил. Увидев, как незнакомец вынул маузер, отвернулся.

Сухо щелкнул выстрел. Тишина. Только шарканье сотен ног.

Какой-то казачок подбежал к Махно:

– Чуешь, землячок? Продай седло! Оно тебе все равно уже без надобностев!

– Бери, – махнул рукой Нестор.

Тот быстро и деловито снял с убитой лошади седло, взвалил его себе на плечо, бросился догонять ушедших вперед товарищей.

– Ну, шо ж, братишка! Прощевай. А то, может, с нами? – спросил «борец». – Голодать не будешь, клянусь Одессой!

Махно все так же неподвижно сидел на крыльце, отрешенно глядя куда-то в пространство перед собой. Он не хотел сейчас ни чьего-то внимания, ни участия, ни сочувственных разговоров…

В одинокой хатке, которая как бы отделилась от большого приднепровского села, горел огонек. Как и тогда, в ту рождественскую ночь, когда был «чуден Днепр» для Владислава Данилевского.

Сейчас была поздняя весна восемнадцатого, но капитан, одетый как простой селянин, шел к этому огоньку крадучись, вглядываясь в сумерки зоркими глазами фронтовика.

Постучал в окошко.

Дверь открылась сразу же, и «ведьма» Мария обхватила рослого красавца-капитана руками, приникла к нему.

– Я знала, шо це ты, – шептала она. – Знала, шо ще вернешься…

И он целовал ее страстно и нежно. Оглянувшись, закрыл за собой дверь.

– На одну ничь? – спросила она.

– Да.

– А шо ж так?

– Надо успеть проскочить через немцев.

– А шо тоби германа бояться? Оны з офицерамы дружать.

Он оглядел хату. Ничего здесь не изменилось с тех зимних дней и ночей.

– Я не для того с ними три года воевал, чтоб теперь дружить.

– Шляхетська в тебе кровь, – усмехнулась Мария. Она быстро поставила на стол тарелку с дымящимся борщом, нарезала хлеба, прижимая каравай к высокой крепкой груди.

– Ты словно ждала кого-то…

– Тебя, – счастливо засмеялась она и объяснила: – Я ж ведьма. Чуяла!

Но лицо ее то и дело мрачнело. Он между тем жадно ел.

– И куда ж теперь? Опять на Дон?

– Не знаю. Наверно. Казаки уже нахлебались советской власти. Приютят.

Она стояла рядом, наблюдая, как Данилевский расправляется с борщом. Лампа освещала ее силуэт.

– Постой! – Капитан отставил тарелку, присмотрелся, положил руку на ее живот. – Что, правда? – спросил он, поводя ладонью и ощущая нечто новое в линиях ее тела.

– А чего ж неправда? – усмехнулась она. – Сильно я тогда на печи тебя отогрела. Од души.

Данилевский встал, прижал ее к себе, стал целовать волосы, уши.

– Ты радый?

– Радый, – ответил он. – Эх, если б не военная кутерьма…

– А шоб ты сделав? Взяв бы до себе в горнични?

– Да уж нашел бы, что сделать, поверь.

– Я б и в горнични согласна. Только шоб дитя признав.

– Призна́ю. Даст Бог, сгинут большевики…

Она гладила его лицо.

– Не сгинуть оны, серденько мое… И тоби ще воевать та воевать…

Они стояли, обнявшись.

В Гуляйполе отряд немцев, стражников и гайдамаков окружил хату Махно. Среди тех, кто опасливо, держа оружие наготове, вошел во двор, были и александровский исправник Демьян Захарович, и бывший пристав Лотко. Лотко постучал прикладом в дверь:

– Махно, выходь!

Из сеней выглянула старая Евдокия Матвеевна.

– Где твой сын? – строго спросил исправник.

– У мене их пятеро.

– Нестор.

– Нема. Сив на коня та й поихав.

– Куда?

– Та хто ж його знае. Свит за очи…

– А остальные?

– Та яка ж маты вам скаже, куды диты подалысь?

– Ничего! Найдем! – угрожающе пообещал исправник и обернулся к Лотко: – Пали бандитское гнездо!