Игорь Болгарин - Хмель свободы

Махно отпустил Щуся и еще раз пристально вгляделся в лица хлопцев. Неожиданно схватился за рукоять маузера, стал выдергивать его из тяжелой деревянной кобуры.

– Брешете! Знаете, где она! Сговорились! Куда дели?

Товарищи навалились на него, не позволили достать оружие. Маузер оказался в руках Каретникова.

– Нестор! Ты глянь во двор! – сказал Щусь. – Народ собрался. Немцы идут на нас, стражники петлюровские, паны… Люды от тебя слова ждут…

Они под руки вывели ничего не понимающего, шатающегося Нестора на балкон. Внизу – огни факелов, «летучие мыши», скопище людей, телег, коней. Увидев Махно, толпа начала кричать.

– Нестор Ивановыч! Скажы слово!

– Беда! Германы вже в Александровску!

– Шо робыть, Нестор?

Все новые и новые телеги въезжали во двор. Гул нарастал.

– Скажы им, Нестор! – прошептал Лашкевич. – Ждуть люды!

Махно ошалело смотрел на огни. Потом начал мелко дергаться, на губах выступила пена. Хлопцы затащили его обратно в зал, уложили на кушетку. Приступ дугой выгибал тело Нестора, четверо черногвардейцев едва удерживали его.

– Голову держи!.. Голову!..

Щусь вышел на балкон.

– Люды! – прокричал он. – Нестор Ивановыч за всех за нас мучается! Его лихоманка трясет от людского горя! Но он – с нами! Только хай трохи отдохне та сыл наберется! А пока… пока – ховайте оружие и ждите наказ Нестора! Он знает, як германа прогнать! Ждить его слова!..

Нестор же постепенно затихал в руках хлопцев. Испуганный Юрко Черниговский вытирал сдернутой со стола скатертью мокрое лицо командира.

– До матери його отвезем, – сказал Лашкевич. – Завтра ему полегчае.

Нестор проснулся в своей хате на полатях, с полотенцем на голове. Было раннее утро. Мать сидела рядом, жалостливо глядя на сына. Так некогда сидела она подле избитого конюхом подростка, утешая его и уча жизни. Только теперь мать – усталая седая старуха, а Нестор – в летах, многое повидавший мужик, изрядно этой самой жизнью помятый. Открыв глаза, он молча смотрел в потолок.

Евдокия Матвеевна сняла с его головы высохшее полотенце. Вздохнула.

– Не надо так убываться, сынка. Все возвернеться на свое место. И Настя найдеться, и дитя… Побережы себе. Он як похудав, як писля тюрьмы.

Махно не отвечал.

– Ты ж из запорожськых козакив. И в полон нас бралы, и былы, и мучилы. Все перенеслы, все перетерпилы… И про тебе люды кажуть: настоящий козак. Надеются на тебе…

Но Нестор продолжал молчать.

За окнами раздались звуки подъехавшей коляски, возбужденные голоса, конское ржание.

Мать встревоженно вскинулась, но Махно оставался ко всему безучастен.

Щусь, Сашко Лепетченко и братья Нестора – Омельян, Карпо и Григорий вошли в хату.

– Нестор, германцы близко! – закричал Щусь. – Уже в Новосельцах… Собирайся!

Махно безмолвно смотрел на вошедших.

– А вы? – спросила Евдокия Матвеевна у сыновей. – Вы тоже з Нестором?

– Та ни, мамо. Кажуть, германци старых не трогають, – ответил Карпо. – У нас до того ще й дитей куча, а Омельян – инвалид…

– А Гришка?

– Вин десь на хуторах скрыется.

– Скорише! – торопил Федос.

Хлопцы взяли Махно под руки, повели к двери.

– Стойте! – Омельян надел на Нестора плечевой ремень с тяжелым маузером. – А то шо люды скажуть! Нестор Махно – и без оружия. Нельзя!

Они вывели безвольного Махно во двор, к тачанке, усадили на заднее сиденье. Щусь сел рядом, поддерживал его. За кучера был Лепетченко.

– Трогай!

Тачанка и конные тронулись.

– Пидождить, – поднял руку Нестор, обернулся к матери, слабым голосом попросил: – Мамо, як Настя вернется, пригрейте коло себя. И Вадимку, сына мого. Побережить их!

– Та як же! Дочка ж! Внук! Не сумлевайся! – ответила Евдокия Матвеевна.

– Они вернутся! – убежденно сказал Нестор и сник, склонился на плечо Щуся.

Евдокия Матвеевна, а вместе с нею и сыновья (кроме Григория, который поехал вместе с Нестором) смотрели вслед тачанке. Старуха несколько раз перекрестила пыль, что столбом вилась за растворяющимися вдали всадниками.

Нестор открыл глаза, долго смотрел на дорогу. Снова задремал…

Скрылось вдали Гуляйполе, исчезли верхушки тополей… Промелькнул еще какой-то небольшой хуторок и исчез за завесой степной пыли.

Взгляд Нестора становится все осмысленнее. Он о чем-то напряженно думал…

Затем тронул Лепетченко за плечо:

– Попридержи, Сашко!

Кавалькада остановилась.

Махно спустился на землю, лениво размялся, одновременно – в который уже раз! – пристально всматриваясь в лица своих хлопцев.

Потом подошел к Лашкевичу, под которым резво ходил породистый скакун из коммунарской конюшни.

– Слазь, Тимош! Сядь на мое место.

– Нестор, ты ж слабый ще! – возразил Лашкевич. – Ще нельзя тебе верхи!

– Слазь! – приказал Нестор.

Лашкевич торопливо соскочил с коня, уронив при этом очки. Нагнувшись, нащупал их в пыли.

Все замерли. Ждали, что будет.

Махно впрыгнул в седло, показывая, что сил у него еще достаточно.

– За мной не ехать! – Он достал маузер. – Все поняли?

– Ну, Нестор, тоби ж нельзя… – хотел приблизиться к нему на своей гнедой кобыле Григорий.

Зрачок маузера поглядел на Лашкевича, потом на Левадного, на Григория, остановился на Щусе.

– Не верю я вам!.. Никому не верю! – твердо сказал Нестор и во весь опор пустил скакуна по степной дороге.

Черногвардейцы смотрели ему вслед. Никто за ним не тронулся.

На рассвете лавина пестрых войск уже заливала хутора вокруг Гуляйполя. Пылила по широким шляхам.

Развевались бунчуки. Полоскались над конными немецкие красно-черно-белые флаги с орлами, австрийские – с такими же орлами, украинские желто-блакитные с трезубцами, красно-бело-зеленые венгерские с геральдическими щитами…

Один из отрядов въехал в усадьбу Данилевских.

Коммунары – и те, кто прежде работал у пана и остался в имении, и те, кто недавно здесь поселился, но по какой-то причине не сумел уехать – теснились у стен флигелей. Бабы прижимали к себе детишек.

Пан Данилевский соскочил с коня. Оглядел имение, испуганных людей. Из рыдвана выбралась Винцента. Внезапно откуда-то вылетела большая лохматая собака, бросилась к девушке.

Бывший гуляйпольский пристав, а ныне офицер войск украинской стражи Федор Петрович Лотко, приехавший вслед за паном в бричке, схватился за винтовку.

Но собака уже облизывала лицо присевшей Винцуси.

– Жан, Жанчик, Жануся, – лепетала девушка, теребя пса за уши.

Данилевский улыбнулся. Любовь собаки вернее человеческой привязанности.

Василь тащил в дом поклажу.

– Разрешите гнать всех этих в шею! – подбежал к Данилевскому бывший пристав Федор Петрович.

– Кого?

– Коммунию!

– Разберемся, – разгладил вельможные усы Данилевский.