Игорь Болгарин - Хмель свободы

– Мы за тобой, Нестор Ивановыч, як нитка за голкой! – отозвались селяне, разбирая оружие. – Не сумлевайся!

– И вы, дядьки, хто уже в годах! Вы тоже нам в помощь! Выпасайте коней добрых… держите одну-другую тачанку чи бричку. На подменку. Шоб не армия была, а птица. Шоб на ероплане не догнать.

Дядьки смеялись.

Нестор, доев тарелку борща, откинулся на спинку кресла, взглянул на Вадима:

– Спит?

– Ага.

Нестор подошел к зыбке, покачал ее.

– Нестор Ивановыч! – начала было Настя и примолкла. С губ её внезапно исчезла улыбка.

– Ну шо? Шо?

– Дайте завтра коней. В Федоровку поиду. В церкву. Вадима похрещу.

Махно едва не подпрыгнул:

– Т-ты… соображаешь? Хрестыть! Мы ж анархисты! Шо мне мои побратимы скажут? Какой слух по уезду пойдет?

– Так через то я – в Федоровку. Шоб далеко. Нихто й не взнае.

– Дура-баба! Меня тут за сто верст вокруг знают. И вообще… Сколько раз я тебе втолковывал? Религия – обман. Той дядька на портрете знаешь шо сказал? «Церковь зовет к смирению, мы – к борьбе. Пусть церковь призовет к борьбе, и я смирюсь перед ней». Поняла?

– Ни. Я цього не понимаю, Нестор Ивановыч. А тилькы Бог над всым. И над анархистамы. А церква така, як и мы сами, люды. Церква не вынувата, шо и попы грешни бувають.

– Дура! Такое было девчатко! А стала… И когда только ты в Бога начала вирить?

– А як вас ждала. Молылась, шоб вы булы жыви-здорови… Бог и почув!

– То не бог, а Революция почула… Если бог ваш такой защитник, почему он меня не защищав, когда я в люльке голодав? «Плодитесь и размножайтесь»! От мамка и наплодила. А чем кормить, бог не дал. Потому я недоростком в шесть год панских гусей пошел пасть. Чего ж бог не явился до пана и не сказал: отдай часть своей земли бедным и голодным? А теперь я, анархист Махно, ту землю забрал и раздал всем, хто нуждается… И пускай меня на том свете черти в смоле варят, зато на этом люди спасибо скажут! – гневно кричал Махно.

– Го-осподи, прости его! Го-осподи… – крестясь, шептала Настя.

– И шоб я никогда больше… ни-ког-да, чуешь?.. про это самое крещение не слыхал! Раз и навсегда!

А через несколько дней батюшка федоровской церкви Михаила-Архангела отец Онисифор окунул плачущего Вадима в купель.

– Аще кто не родится водою и духом, не может вниити в царство Божие!.. Крещается раб Божий Вадим во имя Отца, аминь, и Сына, аминь, и Святаго Духа, аминь…

Крестные – пожилые, умудренные опытом, селяне. Где и как успела найти их Настя и уговорить, никто и никогда так и не узнал. Земляки? Родственники? Или просто добрые, сердечные люди?

Вот уже крестик и белая пелена на Вадиме, и батюшка начал таинство миропомазания, делая знак креста на теле младенца. Поглядывая в сторону селян и ощущая себя миссионером в этом внезапно изменившемся и заразившемся безбожием обществе, старенький батюшка тихим голосом пояснил:

– Чело – для освящения ума… глаза, уста, носик, ушки – для освящения чувств, грудь – для освящения сердца, руки и ноги – для освящения всех деланий и хождения по миру… А все вместе – че-ло-век!..

Настя с глазами, мокрыми от слез, молилась, глядя на скорбный лик Богоматери. Молилась беззвучно, едва шевеля губами. И казалось ей, будто и глаза Приснодевы наполнялись ответными слезами сострадания и любви.

Как и много лет назад, когда Нестор подростком искал заработка и приюта, он вновь оказался в еврейской колонии Ново-Ковно. Она не изменилась. Все те же землянки, хибары, шинки, лавчонки…

Перед Нестором, Григорием, Каретниковым, Лашкевичем близ тачанки собрались пейсатые старики в кипах.

– Шо вы, граждане евреи, як угнетенная царизмом нация можете дать анархической революции?.. – спросил Нестор и после недолгого молчания пояснил: – Можно деньгами.

– Как евреи, так сразу деньгами, – покачал головой рослый сутулый старик.

Присмотревшись, Махно узнал того самого колониста, что однажды посоветовал ему идти сапожничать в Новосербию.

– А я тебя помню, – сказал Махно.

– Ты у меня работы искал, – спокойно ответил старик. – Я тогда еще подумал: какой бойкий хлопчик. Он еще взыграет, как вино. Теперь вы, конечно, анархист?.. У нас тоже много анархистов. Все хотят свободы. И никто не хочет копать землю. Но скажите, откуда тогда возьмется свобода?

В голосе старика звучала ирония.

– Ладно, – оборвал его Махно. – Может, все-таки поможете деньгами? Собирайте кагал, решайте… враги подступают.

– Зачем кагал? – возразил старик. – Сейчас другие времена.

Он вставил два пальца в рот и громко свистнул. Совсем как голубятник.

И тотчас из землянок и саманных хаток стали выскакивать молодые люди, одетые кто во что горазд. Но почти у каждого в руке было охотничье ружье или берданка. У многих – гранаты.

Кое на ком – шинели, папахи, ремни с подсумками. Один из таких молодцов нес на плече не что-нибудь, а ручной пулемет «Льюис» с рубчатым диском и самоварным кожухом.

Войско как войско. С определенной сноровкой выстроились по ранжиру.

– Наш отряд самообороны, – объяснил «голубятник».

Нестор прошелся вдоль шеренги.

– А кто командир?

– Так мы и есть командиры, – объяснил за всех стариков все тот же давний махновский знакомец – Лейба Шимонский.

– Как? Все сразу?

– Все сразу, – вразнобой ответили ему. – Кагальное, если позволите, управление. И раввины, и меламеды, и цадики…

– А почему не он командир? – Махно указал на бравого парня с «Льюисом».

– Так то ж мой сын, – сказал Лейба. – Как же это можно, чтоб сын командовал отцом?.. И остальные – это ж всё наши дети.

– Служил? – спросил Махно у пулеметчика.

Льюисист вытянулся по струнке, но молчал. Ответил за него старый Лейба:

– Якоб служил в Новотроицко-Екатеринославском драгунском полку, два ранения, имеет медаль…

– Вот его бы командиром! – категорично заявил Махно.

– Выбрать можно. А только подчиняться все равно они будут нам, старикам.

Махно задумался.

– Шут с вами! – сказал он. – Будут бои, появятся и командиры… Зачисляю ваш отряд в добровольную анархическую армию Гуляйполя. Оборонять будете не только свою колонию. Потому шо если враги займут соседнее украинское село, то всем вам тоже придется худо… Согласны? Вот ты, Якоб?

Якоб молчал. Он знал порядок: нельзя говорить, пока не выскажется отец.

– Он уже давно согласен, – ответил за сына Лейба. – Мы не против. Мы за свободу. Какой еврей будет против свободы? Так было во времена Кромвеля, так было и в час Французской революции. Я – темный старик, но я кое-что читаю.

Умчалась тачанка из Ново-Ковно. Длинный шлейф пыли тянулся следом за ней. Лашкевич был углублен в свой «гроссбух».

– Ну, шо у тебя получается, «булгахтер»? – спросил Махно.