Игорь Болгарин - Хмель свободы

Они какое-то время шли молча. Потом Нестор обернулся к Аршинову:

– А то поехали со мной, Петр Андреевич! Нужен мне там такой, как ты, человек. Понатерпелый и знающий.

– Не могу, – ответил Аршинов. – Здесь решается много не только важного, но и для наших краев полезного!

– Много бумажного! – со злой иронией отрезал Махно. – Москва сильно много о себе представляет. А жизнь, она – там! – Он взмахнул рукой, указывая вдаль. – Горькая жизнь, согласен! Но другой, настоящей, пока нема! Но если все сообща за этот гуж возьмемся да с силой в одну сторону потянем, то будет!

Через два дня высокий бородач в английском френче вручил Нестору несколько бумажек:

– Документы… справки… Прочитайте, запомните!

Длинноволосый Зельцер в своем фартуке стоял, скрестив грязные руки. Со странной усмешкой наблюдал за Нестором.

– «Народный учитель Шепель Иван Яковлевич… Шепель Иван Яковлевич… – повторяя, пытался запомнить Махно, – …находился на излечении в Яузской больнице на Швивой горке по поводу туберкулеза»… – Махно коротко взглянул на Зельцера. – А вы откуда узнали насчет туберкулеза?

– Тоже мне загадка Сфинкса… Вы присмотритесь к бумагам: нигде не жмут?

– Хорошые бумаги… Потертые, помацанные… Нам бы такого колдуна! – Нестор с восхищением посмотрел на Зельцера. – Мы бы там, на Украине, такие бумаги сочинили, шо я бы до гетьмана возрос, а то и до генерал-фельдмаршала…

– А то! – усмехнулся Зельцер – И вот еще для вас… к документам. Будет не лишнее. – И протянул пачку украинских карбованцев, каких Нестор еще не видел. Карбованцы были тоже уже помяты и не пахли типографской краской. Нестор догадался, что отпечатаны деньги не этой, как ее, Центральной радой, которая, как он полагал, все еще заседала в Мариинском дворце города Киева.

– Свеженькие, оккупационные… Да вы не беспокойтесь. – Зельцер улыбнулся. – Даже у немцев за настоящие проходят.

– За гроши тоже большое вам спасибо. Потратился в дороге.

После Кремля Махно забежал в каморку к Сольскому. Ни его жены, ни падчериц дома не было.

– Ну что, получил ордер? – первое, что спросил Сольский.

– Зачем ордер? Документы получил. Так шо все! Нечего мне здесь сидеть, – угрюмо ответил Махно. – Вечером уеду!

– Как? Так сразу? И куда?

– Как – куда? Додому, на Украину.

– Так там же сейчас немцы! Уже, наверно, до ваших краев добрались. Говорят, по самый Дон будет оккупация.

– Германцы так германцы, – сказал Махно. – Я ж не собираюсь их коням в хвосты ленты вплетать.

– А наши надеялись с тобой еще разок встретиться… И Шомпер, и Аршинов. Что-то вроде проводов устроить.

– Хватит времени – увидимся. А сейчас, пока светло, хочу ще одно важное дело сделать: с Петром Лексеичем Кропоткиным повидаться. Он вроде бы в Москве.

– В Москве. Но не у дел старик. Мечтал о революции, а эту большевистскую не принял. Ленина, правда, уважает, не раз встречался с ним, но их власть не признаёт… И реальное современное анархическое движение тоже не принял. Ни одной статьи в нашу анархическую газету не дал! На приглашения прийти в Союз даже не ответил. Не понял, отстал! – Сольский горестно развел руками, отчего его блуза, которая явно стала ему велика, после того как закончилась «бутырская кормежка», распахнулась и открыла тощий, поросший белым волосом живот. И это особенно оскорбило Нестора, поскольку словно бы имело отношение и к Кропоткину: как жест пренебрежения.

– Старик – великан! – резко сказал Махно. – Нам до него ще расти и расти. И тебе, Зяма, тоже!

Сольский вздрогнул. Поистине, не один лик был у этого маленького запорожского воителя. Зяме показалось, что перед ним лермонтовский Вадим, попавший сюда из другой эпохи. Из времен Разина или Пугачева.

– Адресок не подскажешь? – спросил Нестор уже более миролюбиво.

– Отчего же. Его адресок теперь вся Москва знает! – Сольский бросился к столу, заваленному бумагами, грязными тарелками, книгами, лежавшими «лицом вниз», раскрытыми на нужной странице.

Семья Сольского держалась исключительно на идейной общности, а не на каких-то там нежных чувствах и взаимной заботливости. Новая, революционная, анархическая семья!..

– Вот газета! – Зяма, напрягая зрение, отыскал необходимые строки: текст был слегка расплывчатым из-за добитого до ручки шрифта и плохо читался. – Ага, вот! «На злобу дня»… «Так называемый вождь и теоретик анархистов, бывший князь-аристократ, воспитанник прогнившего Пажеского корпуса…»

– Плевать мне на их слова. Ты мне адрес скажи! – вскипел Нестор.

– Да-да! Адрес! Вот, пишут: «…поселился… в особняке на Новинском бульваре в сто одиннадцатом доме, принадлежавшем бывшей аристократке Софье Петрово-Соловово… И хотя особняк был подвергнут пролетарскому заселению, Кропоткину с семьей оставили самую большую комнату. Наш великий анархист мирится с тем, что в соседней с ним комнате проживает князь Трубецкой, этот потомок Гедиминовичей, выселенный из своего дворца… Вот кого предпочитает анархист! Вместо того чтобы поселиться в пролетарской семье и набраться революционного…»

– Хватит! – прервал его Махно. – Хватит всякие пакости про Кропоткина! И кто ж такое написал?

Нестор прищурился, словно высматривал цель, и глаза его сверкнули странным блеском, похожим на вспышку дульного винтовочного пламени. Зяма, хоть и не был знаком с действиями гуляйпольской «черной гвардии», сразу понял, что ожидало бы бойкого автора заметки, живи он в тех краях.

– Подписано: «Захар Зоркоглазый» .

– Сволочь, – коротко выразился Нестор. – Пойду! Значит, Новинский бульвар, сто одиннадцать.

– Если Кропоткин там еще проживает. – Сольский стал вновь рыться в газетах, отыскивая еще что-то и при этом продолжая бормотать: – Где-то тут… ну да… тоже короткая заметка… и очень непонятная. Не то большевики его высылают… в Дмитров, не то он сам туда едет. К своей родне, графьям или князьям Олсуфьевым. Не слыхал?

– Я и своих, катеринославских, не шибко хорошо знаю, не то шо… А як это – высылают? За шо?

– Ну, вроде заботятся о нем. Года-то у него немолодые. Вот и решили его подальше от Москвы, на «молочко и сметанку», для его же здоровья, – усмехнулся Зяма.

– Понятно. Не нужен им в Москве Кропоткин.

Благодаря своему умению ориентироваться на местности, Нестор быстро нашел Садовую улицу, что опоясывала собственно Москву. Садовая действительно была садовой: здесь дома, как высокие дворцы, так и особнячки, скрывались в начинающих уже зеленеть садах, и с само́й улицы, довольно узкой, означенной двумя колеями трамвая, невозможно было разглядеть номерных табличек на домах, а нередко и самих домов, хотя день занимался солнечный, пахло летом.