Наталия Образцова - Мой любимый крестоносец. Дочь короля

— Мы испокон... веков владели... этой землёй, — гордо произносил он, хотя его речь порой и прерывалась самой вульгарной икотой. — Ты, Эдгар Армстронг, учёный человек и наверняка знаешь... какими великими были англы... при старых королях. Так выпьем же за них!..

Рядом с Брандом сидел молодой Альрик из Ньюторпа. Толкая в бок своего деда Торкиля, сражавшегося ещё в битве при Гастингсе, он уговаривал его поведать «о той славной битве».

С какой стати он называл её славной, если саксы потерпели в ней сокрушительное поражение? Но я вежливо слушал: и о том, как саксы под командой Гарольда Годвинсона окопались на холме, и о том, как Вильгельм Ублюдок обманом выманил их оттуда, а нормандская конница обрушилась на героев, неся смерть и разрушение, и как пал в своей последней сече король Гарольд, когда вражеское копьё пронзило ему глазницу. Всё это я знал наизусть, но почтительно внимал речам седого как лунь патриарха и вместе со всеми бил кубком о стол и выкрикивал славу Гарольду Годвинсону. А почему бы и нет? Гарольд был моим дедом по матери, да к тому же действительно одним из лучших саксонских королей.

Молодой Альрик указывал в мою сторону:

— Смотри, дедушка, вот сидит внук славного Гарольда Годвинсона.

Старый Торкиль ошеломлённо таращил на меня выцветшие голубые глаза. Он был очень стар и порой плохо понимал, что творится вокруг. Но для саксов он служил живой реликвией, соратником Гарольда. Старик отлично помнил всё, что происходило в дни его молодости, но новые вести забывал тотчас, как услышит. Поэтому он никак не мог взять в толк, отчего это Альрик величает меня внуком короля Гарольда, если я ни дать ни взять нормандский барон.

Сам Альрик мне нравился. Я знал его как рачительного хозяина, приветливого соседа и любящего мужа. В свои девятнадцать он уже шесть лет как был обвенчан с маленькой резвушкой Элдрой. Жили они в дружбе и согласии, хотя детей Бог им не дал. Элдра горевала по этому поводу, но люди говорили, что супруги ещё достаточно молоды и успеют обзавестись целым выводком сыновей. Глядя сейчас на Альрика, я не понимал, что втянуло его в эту буйную компанию. По натуре он был мягок, да и внешность имел по-женски нежную — невысокого росточка, с золотистыми кудрявыми волосами, красивыми чертами лица, но весь в веснушках, свыше всякой меры.

Но самым дерзким и опасным среди саксов был, конечно, Хорса из Фелинга. Хорса оказался моим ровесником, и мне трудно передать, что я почувствовал, когда увидел его впервые. Он поразительно походил на моего отца. Этот хищный ястребиный нос, эта манера чуть кривить рот в усмешке, эти залысины на высоком лбу. Я гнал от себя подобные мысли, зная, что мать Хорсы, леди Гунхильд, слывёт очень достойной и почтенной женщиной, но со сходством ничего поделать нельзя. И выходило, что нас зачали почти что в одно время.

Оттого-то Хорса и привлекал моё внимание. Сильный, плечистый, но жилистый и подвижный, он казался настоящим хищником. Даже в его чуть раскосых рыжих глазах проглядывало что-то от опасного животного.

Хорса был неплохо образован, а наши старые песни и сказания знал назубок. Он поднимался за столом, сжимал в руке окованный серебром рог и начинал декламировать:

При этом Хорса выразительно глядел на меня. Да и не только он. Все они смотрели на меня горящими взорами, решив, что я должен стать новым Беовульфом [25], вести их в бой против нечисти — норманнов, и тогда они будут готовы отдать за меня жизнь. Что ж, это их мнение. Я не разубеждал их, но и не поддерживал. Просто слушал Хорсу, попивал эль, видел, как на глазах моих гостей, этих суровых закостенелых варваров, наворачиваются слёзы.

— Ах, какие люди правили в старину! — вздыхал тучный Бранд, вытирая глаза огромными, похожими на клешни руками. — Беовульф и...

Я вмешивался, говорил, что в «Беовульфе» речь идёт не об англичанах, что Гармунд, Оффа и Эормер — единственные саксы в поэме. Но Бранд только махал на меня руками. Хорса же не унимался.

— Белый Дракон! [26]Постоим за старую добрую Англию! Помянем её великих королей!

Я пил вместе со всеми. В голове у меня уже шумело, и я становился злым — верный признак, что я пьян. Пока я хоть что-то соображал, я воздерживался от споров с этими помешанными на старине саксами. Но от эля, вин, мёда словно сам чёрт тянул меня за язык.

— Помянем, помянем! — вскакивал я. — Клянусь кровью Господней, нам есть на кого равняться из прошлого: царствования Эгберта, Альфреда Великого и Этельстана и впрямь были славными. Но уж как разворовал Англию, валяясь в ногах в викингов, Этельред Неспособный! А Эдвард, прозванный Исповедником...

— Молчи, пёс! — взрывался Хорса. — Наш Эдвард Исповедник был святой!

— И полнейшее ничтожество, замечу. Если бы он помнил о своём долге дать стране наследника, а не обещал трон то Вильгельму Нормандскому, то Гарольду Годвинсону — стала бы Англия яблоком раздора между саксами и норманнами?

Тут я коснулся запретного. Осквернил их главную святыню — память о прошлом величии, которое в их глазах ничто не могло поколебать. Но я был пьян, все вокруг плыло, хотя я и заметил, как сидевший у порога мой верный Пенда медленно положил руку на рукоять меча. Но саксы — не нормандские рыцари. Те за малейшее оскорбление готовы вызвать на поединок, хватаются за мечи. Саксы же в этом отношении не так скоры. В своём роде. Ибо если их гнев выплёскивается через край, действуют по старинке. Иначе говоря, лезут в драку.

Так и вышло. Начал потасовку Хорса. Схватив кубок, он запустил им в меня, но промахнулся и угодил в благородного Бранда. Тут же сосед Хорсы заехал ему по уху за такое оскорбление их главы. И началось — крики, беготня, удары, проклятия, треск и стук ломаемой и опрокидываемой мебели. Кто-то повалил моё кресло. И мне стоило немалого труда даже встать на четвереньки.

— Белый Дракон! Саксы! Белый Дракон! — орали вокруг.

Последнее, что я запомнил, глядя из своего убежища под столом, — мельтешение ног и то, как молодой Альрик тянет в сторону своего деда Торкиля, воинственно размахивающего полуобглоданной костью. Потом все померкло, и я заснул. Даже не почувствовал, как Пенда, словно заботливая нянька, вынес меня из зала на руках.

Пробуждения после подобных пирушек — сущий ад. Жажда, головная боль, жжение в желудке, словно глотнул уксуса. Одно хорошо — весть, что неспокойные гости уже разъехались. До следующего раза, когда я опять выкрою время посетить усадьбу. Ибо насколько саксы вспыльчивы, настолько они и отходчивы. Я сам такой же, ибо происхожу из их племени. Поэтому приму их, как хозяин, едва они вновь посетят меня.