Наталия Образцова - Мой любимый крестоносец. Дочь короля

В голове у меня гудело. Я потряс ею, борясь с мучительным похмельем. Заметил прислужника, сливавшего из кубков остатки эля в одну чашу, и, когда тот хотел выпить, успел выхватить её у него. Но едва стал пить, как увидел Гиту... Увидел их.

Странно, что я не заметил их сразу. Они сидели на прежних местах, недалеко от очага, и я видел их силуэты, чуть склонённые друг к дружке через столешницу. Они разговаривали и, казалось, не замечали ни меня, ни слуг, вообще никого. Я не мог разобрать, о чём они говорили, лишь через гул в голове слабо улавливал их голоса. Но вот Гита протянула руку через столешницу, и Эдгар поймал её, страстно поцеловал. Он не отпускал девушку, смотрел на неё. Она на него. Я видел её нежный профиль на фоне огня, видел эту блестящую волну волос, стекавшую по спине, по плечам... Я смотрел на неё и не мог насмотреться. И, понимая, что теряю её, я хотел выть.

В горле у меня вспух ком, дыхание остановилось, я лишь хрипел, а силуэт Гиты будто таял, расплываясь в мутной, блестящей мгле. Слёзы. Я был пьян. Я был несчастен. И слёзы заливали мои глаза, лицо... Я еле смог различить, как она поднялась... они поднялись, как он обошёл стол и их тени слились в одно... обнялись. Даже эта короткая ласка превращала их в единое существо.

Я сидел, как остолоп, видел, как мой ненавистный враг, этот Эдгар, счастливчик Эдгар, уводит Гиту, как они поднялись по лестнице и вошли в какой-то покой. Слабо стукнула дверь.

Я вздрогнул, но остался сидеть. Как долго? Я не ведал.

Кто-то вновь брал меня под локоть:

— Благородный Хорса, давайте я вам помогу. Извольте встать, я вас отведу, соломки взобью...

Итак, я буду спать среди собак и пьяных. Я — герой осады Тауэр-Вейк, не щадивший даже жизни собственного сына. А она... А он... Почему всё достаётся ему?

И я взревел.

Испуганный слуга так и отскочил.

Я встал, наваливаясь на столешницу, попытался перелезть через неё.

— Все дьяволы преисподней!

Я искал свою секиру. Где она? Её не было рядом. Но не беда — на стенах среди охотничьих трофеев там и сям висели скрещённые копья и боевые палицы. А там, у очага, мерцает лезвие старинного боевого топора. Я кинулся к нему, топтался прямо по спавшим под стеной, спотыкался. Похоже, я наступил на благородного Бранда сына Орма. Он хрюкнул, стал подниматься.

— Белый дракон! Белый дракон! — вопил спросонья, отталкивая меня.

Я всё же сорвал топор со стены. Отпихнул цепляющегося за мои колени Бранда, мельком заметил перепуганное лицо отца Мартина. Кто-то из челядинцев пытался удержать меня, вырвать оружие.

Я ревел и так размахивал топором, что они поспешили отскочить. Залаяла какая-то собака. Я же ни на что не обращал внимания, спотыкаясь и расталкивая пытавшихся меня удержать, кинулся туда, где на верхнюю галерею вела лестница. Падал на ней, цеплялся за перила.

Наверху я вихрем пронёсся по галерее к той самой двери, толкнул её и навалился всем телом. Дверь была заперта изнутри.

— Эдгар! Открывай, нормандский пёс! Открывай, или я вышибу дверь и размажу топором твою проклятую стриженую голову.

Я с размаху всадил лезвие топора в доски и ощутил, как задрожало древко в моих руках и удар отозвался до плеч.

— Открывай, подлый соблазнитель саксонских невест!

На меня навалились сзади, кричали. Я расшвыривал их, как вепрь разбрасывает собак на охоте. Вновь и вновь вонзал топор в доски двери. Краем глаза увидел появившегося на галерее Альрика, на ходу накидывавшего тунику. Снизу по лестнице огромной тушей поднимался Бранд. Но мне было не до них. Я вновь ударил. Лезвие вошло в доски, полетели щепы. Я не успел его вырвать, когда Альрик сзади набросился на меня. И Утрэд откуда-то появился, повис на плечах.

И в этот миг дверь распахнулась. Я увидел Эдгара, раздетого по пояс и с мечом в руках.

— Какого дьявола, Хорса!

— Какого дьявола? Да отпустите меня! Я должен размозжить голову этому паскуднику, соблазнившего принадлежащую мне девицу.

Меня по-прежнему держали, но настала тишина. Я слышал клёкот в собственной груди. Глядел на Эдгара и, обладай мой взгляд смертоносной силой, от него не осталось бы и тени. Как же я его ненавидел! Ненавидел эти узкие синие глаза, эту прядь волос на лбу, этот надменный подбородок. Я видел мускулы его груди, рук и испытывал почти волчье желание впиться в них зубами, загрызть его.

— Проклятье! Отпустите меня. Дайте нам скрестить оружие, мне и этому норманнскому лизоблюду.

Я всё же вырвался. Эдгар крепче сжал меч, но с места не сошёл. И я не напал на него. Ибо в этот момент увидел Гиту. Она сидела на ложе за его спиной, испуганная, с разметавшимися волосами, прижимая к груди меховое одеяло.

— Видите? — я всем указал на неё. — Эта девица обещалась мне. Она сама сказала, что если бы в Тауэр-Вейк был священник, то он бы обвенчал нас.

А этот пёс выкупил права на неё и теперь обесчестил. И я убью его.

Я перехватил поудобнее древко секиры. Даже зубами скрипел от злости.

— Леди Гита дала тебе слово? — тихо, но с яростью спросил Эдгар.

— Нет! — вдруг вскрикнула Гита. — Это был лишь миг, чтобы избавиться от Ансельма. Нет, нет, нет!

И она зарыдала, упав на постель и накрывшись одеялом.

Эдгар вышел и закрыл за собой дверь.

— Ты хочешь биться за неё, Хорса? Изволь. Но только тогда, когда ты не будешь пьян. И когда объяснишь, на каком основании предъявляешь права на Гиту Вейк.

На нас смотрели и молчали. Я разозлился.

— Да, уж ты-то, конечно, считаешь, что имеешь на неё право. Ха! Опекун, который тут же увлёк свою подопечную на ложе разврата. Мало тебе, что обручён с Бэртрадой Нормандской, ты возжелал ещё и потешить плоть с внучкой самого Хэрварда. Ты её обесславил, пёс! Нидеринг!

Несмотря на ночь, вокруг нас уже собралось немало людей. Кто-то спрашивал, что случилось, кто-то уже понял. Но едва я произнёс это старое саксонское проклятие, вмиг все смолкли.

Я видел, как заходили желваки на щеках Эдгара. Но он сдержался.

— Никогда, даже на исповеди, я не сознаюсь, что удержало сейчас мою руку от того, чтобы поразить тебя, Хорса. Это дело прошлое. Эту связь между нами я проклинаю, но вынужден терпеть. А что до твоих прав на Гиту... Только её слово решит, кого из нас она изберёт. И как ты... как все вы поняли, она уже сделала свой выбор. Я не неволил её. По собственному желанию и по доброй воле она отдала предпочтение мне, а не тебе, Хорса из Фелинга.

— Я бы не бесславил её, — прохрипел я, униженный его словами о выборе самой Гиты. — Я бы сделал её своей хозяйкой.

— Да, в доме, где уже есть три хозяйки. «Датские жёны» — не так ли? Хотела ли леди Гита жить среди них?

— «Датская жена» — это наш старинный уважаемый обычай в Дэнло. Никто не вправе попрекнуть мужчину тем, что он берёт в дом женщину по старому закону отцов. А с леди Гитой я был готов даже обвенчаться. Однако теперь... Теперь мне не нужна обесчещенная тобой девка.