Глеб Чубинский - Сеть паладинов

Мульки передёрнула плечами и многозначительно взглянула на гречанку, как бы говоря: «Если сама Сафие тебе отказала, что же ты хочешь от меня?»

Однако Елена не отпускала её и продолжала настаивать:

— Если ты переговоришь с валиде, она обязательно прислушается к тебе. Она ведь всегда прислушивается к твоим советам и никому так не доверяет, как тебе. Пойми, я не могу находиться здесь! Я просто хочу в последний раз повидать могилу моего мальчика и больше туда никогда не возвращаться. Это не займёт много времени и никому не доставит неудобств. Меня здесь никто не ждёт!

Мульки поджала губы.

— Ты преувеличиваешь моё влияние на мать султана. Клянусь! — Она тряхнула головой. — Почтенная Сафие — женщина разумная и справедливая. Она старается быть со всеми вами, женщинами сераля, как родная мать. И если она сказала, что твою просьбу исполнить невозможно... Значит... это невозможно.

— Эсперанца, я прошу тебя! Только переговори с ней! — Елена молитвенно сложила руки, низко поклонилась, затем робко коснулась Мульки, и та отдёрнула руку. — Я... я отблагодарю тебя... я отплачу!

При намёке на деньги Мульки презрительно хмыкнула.

— Ладно, — проговорила она нетерпеливо, лишь бы отцепиться от настырной просительницы. — Я при случае постараюсь переговорить с валиде, но боюсь, дело тут решённое. — Она шагнула к выходу из беседки.

— Благодарю тебя, милая Мульки! — радостно воскликнула Елена, уступая ей дорогу. — Я всегда знала, что ты ни в чём не откажешь бедным женщинам и готова откликнуться на любую просьбу... Даже заменить почтенной Сафие мужчину!

Эсперанца, уже было занёсшая ногу над ступенькой беседки, замерла на полшаге. Мгновение казалось вечностью. Затем она резко повернулась, прожигая Елену взглядом чёрных острых глаз.

— Повтори-ка, что ты сказала? — проговорила она едва слышно.

Гречанка смотрела на неё с самым невинным видом, продолжая приветливо улыбаться.

— Я сказала, что почтенная валиде не откажет в твоей просьбе, так же как не отказываешь ей и ты. Все зависит от того, как ты её об этом попросишь...

Кровь отлила от лица Мульки, отчего её смуглая кожа сделалась жёлтой. Она впилась взглядом в Елену. Рот её судорожно приоткрылся.

— Откуда ты... Это грязная клевета! Ты вообще понимаешь, что сейчас сказала?

— Не волнуйся, милая Эсперанца. Я видела вас сама. Ну, разумеется, это совсем не моё дело, и я никому об этом не рассказала. Будь уверена, я об этом уже забыла! Я же понимаю, что тебе за такое может грозить либо яма, либо платок на шее, а валиде — позор.

Желваки ходуном заходили на пергаментном лице киры. Глядя с ненавистью на Елену, она прошипела:

— Ты... не доживёшь до завтрашнего утра... Тебя просто сбросят в море в мешке! Клянусь, если ты ещё раз раскроешь свой мерзкий рот!..

Мульки тряслась. Елена собрала всё своё мужество.

— Тогда уж точно я молчать не буду, Эсперанца! Ты знаешь ведь, сераль заполнен женщинами. А мы говорливы и общительны, как струйки фонтана. Убеди лучше Сафие! Отпустите меня в Маниссу, а потом отправьте в Эсхишарай [88], Дом плача или куда хотите, где я проведу остаток дней. Я никогда никому ничего о вас не скажу.

Кира всё ещё колебалась.

— Тебя надо задушить! — снова прошипела она.

— Я не буду сопротивляться. Только отпустите на могилу сына, а потом делайте со мной что хотите.

— Ладно, — произнесла мрачно Мульки после некоторого размышления. — Я переговорю с Сафие. Я ей скажу все. Но как она решит...

— Благодарю тебя. Валиде — милосердная и мудрая женщина.

Елена склонилась в низком поклоне и опустила голову.

Мульки жёсткой походкой спустилась из беседки и, ссутулившись, отправилась к воротам Дома блаженства.

Ночью Елена, предприняв меры предосторожности, предупредив своего евнуха-управляющего и служанок-невольниц о возможной тревоге, со страхом ждала нападения немых — особых невольников, которых султан и начальники в серале использовали для тайных убийств неугодных. От пищи она также отказалась. Но ничего не случилось. Та дерзость, которую она позволила себе с Мульки Кадан и валиде, была достойна ожидания подосланных убийц. Последующие ночи она не смыкала глаз, днём не покидала покоев.

Прошло несколько дней. И вот вдруг евнух-черкес, слуга валиде, принёс Елене разрешение на выезд, подписанное комендантом дворца. Отъезд назначили через два дня.

За это время Елена успела передать записку для Еросолино. Воспользовавшись карликом, она сообщила о своём отъезде. Она не теряла голову. Она сообразила, что мудрая Сафие решила, что молчание дорогого стоит. Убить жену султана в серале крайне рискованно. Потребуются объяснения, дело вызовет ненужные сплетни, а вот избавиться от свидетеля за пределами дворца и даже Стамбула будет намного проще. Елена не питала никаких иллюзий на этот счёт. Но для неё сейчас самым главным было выбраться из дворца. И она этого добилась! А там уж Господь не оставит её. И добрый Еросолино поможет!..

Джироламо сидел и смотрел на тёмную площадь, освещённую лишь тусклыми фонарями у церкви. Вместе с Джанбаттистой Вторым они следили за домом из окна гостиницы уже восьмую ночь подряд, сменяя друг друга каждые три часа. Пока один сидел у окна, другой отдыхал. Джироламо пользовался часами отдыха, чтобы вздремнуть и написать отчёт, а часы дежурства использовал для размышлений. Джанбаттиста устроился в дальнем конце комнаты, в углу между стеной и большим дубовым шкафом, с зажжённой свечой на столике и, наверное, уже в сотый раз перелистывал изданный для путешественников и иностранцев «Каталог самых главных и самых честных куртизанок Венеции».

Каталог был изрядно затрёпан. В нём указывались адреса и цены, которые куртизанки брали за посещение. Джанбаттиста читал вслух, возмущённо хрюкал и негодовал:

— «Анцола Бекера, живёт у моста Латери, поручительница у неё Медея из Сан-Шоппо». Хм... Могли бы дать хоть краткое описание её внешнего вида, какие-нибудь особенности. Например, танцует или играет на лютне. Или мастерица по французским ласкам...

Хотя каталог кроме адресов и цен ничего больше не уточнял, его страницы и поля были густо испещрены репликами и комментариями постояльцев, часто неприличными, по поводу достоинств некоторых куртизанок. Они с лихвой восполняли недоработки и лакуны издания. Джанбаттиста не мог отказать себе в удовольствии и зачитывал их вслух, тихо и довольно гогоча.

Джироламо едва слушал его, сосредоточившись на сереющем балконе на той стороне площади. Он тоже любил встречаться с девушками, но ещё больше любил матрон — их опытную нежность и развитость форм. Их мягкие силуэты виделись ему повсюду, куда глядели в сумерках его усталые глаза. Ничего не происходило. Хрюканье и смех Джабы Второго поддерживали бодрствование.