Сергей Удот - Ландскнехт шагает к океану

Солдатчина быстренько вышибает сантименты насчёт родных, семьи и прочего. Царствует голый расчёт — убивай, чтобы жить. Первая и главная жертва — твоя умерщвляемая всем этим бытием бессмертная душа.

Тем не менее стряхнуть прошлое оказалось несколько сложнее, чем скинуть ветхий изношенный плащ или вымыть башмаки, заляпанные домашней грязью.

Где-то под Бредой [32]ушедшее Михеля и достало: в лабиринте редутов, апрошей [33], осадных батарей, палаток, повозок, туров [34], бочек, ядер, костров, конских трупов, кухонных отбросов. И над всем этим хаосом, символом миропорядка, — пятнадцать бастионов, пятнадцать гравелинов, пять горнверков [35].

Вот уже который день по лагерю бродили упорные слухи, что где-то там, северней, у моря, голландцы собираются открыть шлюзы и отправить к Нептуну испанскую армию вместе с изрядным куском собственной земли.

Поэтому солдаты, наряду с массой обычных осадных работ, денно и нощно наращивали и укрепляли дамбу вокруг лагеря.

А погодка! Невод ветра упорно тащит богатый улов сизо-чёрных туч к морю — верно, топить. Мелкий нудный дождь который уж день щедро засевает обезлюженную равнину. Воздух стыл и мокр на ощупь: сожми в кулаке — и потечёт.

Вымазался, как свинья, голоден, как собака, устал дьявольски. В пояснице ломота великая от сырости, руки-ноги опухли так, что не ворохнуться. Проклятый фельдшер [36]! Этот костоправ лишь на кошелёк и смотрит. Нет денег — и помощи не дождёшься. Да и что он может, недоучка: руку, ногу оттяпать, пулю выворотить. И подлекаря у него такие же невежды. Вот побрить, бороду, усы, бакенбарды подровнять офицеру побогаче — тут они из кожи вывернутся. И вода горячая найдётся, и пену до небес взобьют, и бритву мигом выправят. Пудра, духи, благовония — только держись. Хорошо быть офицером. А нам грешным...

Михель уже и не вспоминал боле, как разнятся посулы вербовщиков и солдатские будни, чего душу зазря бередить. Каждый в этой жизни обычно получает то, к чему очень стремится, и никак иначе. С другой стороны, за инженерные работы ещё что-то и приплачивали. Хотя вполне могли гонять лопатить и за здорово живёшь. Пяток-другой лиаров [37]никогда не повредят.

А раз есть денежки, то пора и кабачок какой-никакой подыскать. Можно, конечно, и к маркитантской [38]повозке завернуть. Но холодно там, сыро, продувает, водка опять же разбавлена. Михель усмехнулся — а где сейчас не разбавляют.

— Михель! Ведь ты же Михель? — услышал он за спиной.

Окликала его разбитная девица неопределённого возраста.

«Голландка [39]. Из солдатских будет», — намётанным глазом враз определил Михель.

— Ну я, — угрюмо буркнул он. Стаканчик гретого вина с пряностями явно откладывается, и это скверно.

— Похож, похож.

Михель промолчал, чувствуя, как волна чёрной разрушающей ненависти начинает подтапливать его, словно прилив накатывает на берег. В отличие от подавляющего большинства солдат Михель не обзавёлся женой или постоянной подругой. Наверное, из-за крайне неуживчивого характера. Когда случались деньги и желание, находил шлюху, коими кишмя кишит любой военный лагерь, не упускал своего в завоёванных городах и деревнях, при нужде нанимал прачку или штопку, и этого ему пока хватало.

— Я походная жена твоего отца, — поспешно разъяснила она, видя, что Михель никак не реагирует и, более того, явно тяготится разговором. — Ты знаешь, он же здесь, в лагере, вторая немецкая терция [40].

Неизвестно на какой эффект рассчитывала отцова шлюха, сообщая эту новость, но была явно разочарована. Поэтому зачастила:

— Он сам только недавно прознал о тебе. Хотел встретиться, поговорить. Ты знаешь, он очень болен. Он умирает... Так ты идёшь к нему? Я укажу дорогу.

Михель отрицательно покачал головой:

— Если у тебя все, то я пошёл... Устал, понимаешь ли, — неожиданно для самого себя добавил он.

— Погоди. Возможно, ты не желаешь его видеть, — Бог тебе судья. Но дай хотя бы денег. На лечение, на погребение, в конце концов. Ведь ты же не желаешь, чтобы твоего родного отца бросили в общую яму. Без гроба, без отпевания. Засыпали известью — и всё.

— С этого и надо было начинать. Дать тебе денег, чтобы тут же снесла их в таверну.

— Ты не понимаешь. Я действительно привязалась к нему и хочу ему помочь, облегчить страдания... В отличие от некоторых. Ты не представляешь, как он будет рад тебя увидеть.

— Зато мне это не доставит никакого удовольствия, — круто развернулся на каблуках Михель.

— Ну дай хоть денег. Немного. Ведь отец же твой умирает.

Михель, не оборачиваясь, отрицательно замотал головой.

— Ты не сын... не сын ты! Чудовище! — в слепом ожесточении закричала она.

«Поколотить, что ли, чтобы не верещала... Время терять. Ни рукой ни ногой двинуть не могу».

— Но ведь и ты не мать, — пожал плечами Михель, сам поражаясь своей терпимости. Злость схлынула так же внезапно, как и накатила, начался отлив.

— Послушай, красавчик, — заскочила она вперёд. — В матери я тебе не гожусь, это ты верно заметил. Но может быть, в другом естестве. Папаша твой всё равно на ладан дышит. Одной ногой уже там, и дьявол крепко держит эту ногу, не собираясь выпускать. Принадлежать отцу и сыну — в этом есть нечто пикантное. Если ты отличаешься таким же темпераментом и удачливостью в делах — это меня вполне бы устроило. Ну так что — столкуемся? Может, желаешь глянуть товар лицом?

Торопливо расстегнув верхние пуговки, она бесстыдно вывалила на свет Божий довольно аппетитные груди.

— Ну, подойди, Михель, тронь, ощути, как они упруги, словно у девчонки, но и совсем не малы. Чего стесняешься, дурачок? Явно не видел ничего подобного. Где твоя палатка, пойдём, сразу оценишь качество товара. Не желаешь раскошелиться на помощь родному отцу, так заплатишь за продажные услуги.

Заинтересованные зрелищем, возле них стали притормаживать солдаты, как и Михель, еле волочащие ноги с земляных работ.

— Ну чего зенки повыкатывали?! — окрысилась шлюха, тем не менее и не думая прикрыться. — Топайте, служивые, вон прямиком в обоз, там такого насмотритесь. Конечно, поплоше и посуше, — тут же торопливо исправилась она.

— Проваливайте, — мрачно бросил Михель солдатам. И тут же, остужая не в меру пылкую и чересчур уж практичную подружку отца: — И ты тоже проваливай.

— Ты не сын, — только и смогла повторить шлюха и добавила, немного подумав или выждав, чтобы Михель отошёл: — Да и не мужчина тоже. От такого кусочка нос воротишь.

«Если не выпью, то, верно, сдохну, прямо здесь, посреди дороги», — ещё раз обречённо подвёл итог Михель. Залп тяжёлых орудий заставил его вздрогнуть и поморщиться. В последнее время он сильно маялся зубами, особенно ломило от близких выстрелов.