Игорь Болгарин - Гуляйполе [litres]

Впервые самодержец увидел эту фамилию – Махно. Увидел – и забыл. Фамилия как фамилия. Знать бы ему тогда, кого он от смерти спас. Но он этого никогда не узнает…

В тесной камере екатеринославской тюрьмы тусклый свет пробивался сквозь крошечное окошко наверху. Нестор вскочил, будто и не спал. Серое солдатское одеяло сползло с железной кровати, где вместо матраса лежали голые доски. Окунул голову в ведро с водой, вытерся ладонями.

Луч солнца замер на темной, с пятнами плесени, стене. Осветил кем-то нацарапанные и небрежно затертые, замазанные краской надписи. Стояла глухая тишина.

Но вот послышались шаги, скрип и грохот засовов, сонные голоса надзирателей.

– Куды батюшку?

– В седьму.

– Дохтор приехали?

– Приедуть… они завсегда точно приезжають…

Снова наступила тишина.

Потом опять загремел засов, заскрипела дверь. Шаги нескольких человек. И громкий голос Хшивы Шмерко:

– Товариши! Нестор! Ты чуешь меня? Прощай, Нестор! Не скучай тут пока… мы ще…

Крики Шмерко оборвались.

Махно забарабанил в дверь кулаками:

– Гады! Гады! – На уголках его рта запузырилась пена.

Где-то вдали вновь раздались скрип и лязганье запоров, послышались невнятные голоса. Спустя несколько минут голоса донеслись уже из тюремного двора.

Нестор пытался передвинуть кровать к окну, но она была вмурована в цемент. Его отчаянные потуги оказались тщетными. Тогда он оторвал доску от лежака, приставил ее к стене и стал слушать.

– Руки-то стягны ему покрепше.

– Та он квелый.

– Стягны, стягны!..

– Давай, давай, любчик, становись на подставочку… От так!.. Митька! Де мешок?

– А хрест? Хрест надо поднесты…

– Якый к бесу хрест! Вин же другого споведания.

– Ваше благородие! Все готово!..

– Давай!..

Послышался стук падающей на камни деревянной подставки. И тишина. Тяжелая, зловещая.

Нестор бросился к железной двери, начал в исступлении биться об нее головой, словно хотел протаранить. Кровь смешивалась со слезами, заливала лицо.

Наконец дверь открылась. Нестор, обессилев, вывалился на руки надзирателя. Это был тот самый тюремщик, что объяснял Нестору «порядок» при поселении в камеру.

Обхватив руками Нестора, он отволок его к кровати. Увидев оторванную от лежака доску, сердито бросил арестанта на каменный пол. Плеснул из ведра на лицо, обтер какой-то серой тряпицей. Нестор открыл глаза.

– Чого вы… чого по одному вишаете? – хрипло, тяжело дыша, спросил он. – Чого измываетесь?

– Такый порядок, – пробормотал надзиратель. – Вместе оно, конечно, веселее було б. Разом не так страшно, ясна речь. Но такый порядок… – Вернув на место доску, он переложил Нестора на кровать и набросил на него одеяло. – От, накрыйсь. И лежы соби. Живый сьодни – и слава Богу. Он метелык— всго один день живе, а и тому радый… Ты Богу помолысь, оно и полегчае. Бог кому день дае, а кому цилый вик. Од нього все…

Нестор, не мигая, смотрел в потолок.

В кабинете начальника екатеринославской тюрьмы, кроме хозяина, сидели еще судья Стробенко и полковник-прокурор.

– Господа, я получив предписание с Одессы од генерал-губернатора про замену смертного наказания бессрочной каторгой цьому… э-э… Нестору Махно, – сказал лысый, с длинным лошадиным лицом начальник тюрьмы. Говорил он с сильным украинским акцентом. Был он местный, выдвинувшийся в офицеры из надзирателей. «Мужлан» с точки зрения ученых юристов.

– Потрясающе! – поморщился судья Стробенко. – На нем кровь нескольких человек… Он убивает, а мы милуем. И во что это выльется? Я решительно протестую.

– Свой решительный протест вы можете употребить для домашнього пользования. Указание зверху… – И начальник тюрьмы сделал движение затылком, как бы намекая на висящий над его головой портрет императора.

Возразить было трудно.

Начальник тюрьмы встал во весь свой внушительный рост, частично заслонив портрет.

– Но генерал-губернатор советуе подержать цього преступника в камере смертников ще какоесь время, не объявляя про помилование. Пускай потомится. Это будет ему хорошым наказанием. Чи, може, у вас имеються якие-то возражения?

Судья и прокурор склонили головы в знак согласия.

В тюремное окошко проник бледный свет утра.

Опять зазвучали в коридоре шаги и голоса. Осунувшийся, взлохмаченный, с ввалившимися глазами, Нестор раскачивался, сидя на досках кровати. Он просидел так всю ночь.

Кого-то повели по коридору.

– Прощайте, браты!.. Прощевай и ты, Нестор! Мало пожылы, та славно погулялы!

Голос звонкий.

– Честь вам и слава, това…

И смолк. Заткнули рот.

Шаги удалились.

Нестор сорвался с кровати, бросился к двери, со всей силы заколотил по железу кулаками, ногами, головой…

– Гады! Заразы! Смерти хочу!

Послышались шаги надзирателя. Нестор продолжал отчаянно биться в дверь.

– Повисьте мене! Чуете? Повисьте мене, не тянить жилы!.. Смерти хочу!..

По лицу текла кровь, руки тоже были в крови. Он упал, стал тяжело подниматься.

– Повисьте!.. Смерти!…

Тело его содрогалось, он снова сполз вниз. Слова булькали во рту, надуваясь кровавыми пузырями. Содрогания переходили в конвульсии. Дергались руки, ноги, он силился что-то сделать, крикнуть, но не мог.

Наконец он затих на каменном полу у самой двери.

Надзиратель заглянул в глазок и не увидел в камере заключенного.

Торопливо звеня ключами, он открыл дверь. Нестор с размазанной по лицу и одежде кровью, смешанной со слюной, упал к его ногам. Белки его закатившихся глаз поблескивали страшной, мертвенной белизной.

Вызванный доктор приподнял веки арестанта, осмотрел зрачки…

– Похоже на приступ эпилепсии. В одиночке оставлять нельзя. Помрет.

– Переведить в общу камеру! – приказал начальник тюрьмы.

– Без кандалов? – спросил надзиратель. – Я к тому, шо буйные очень. Могуть шось сотворыть.

Начальник тюрьмы вопросительно посмотрел на доктора.

– Какие ему еще кандалы! Сомневаюсь, что он выживет, – ответил доктор.

В заполненной арестантами камере стояли двухъярусные полати, повсюду валялась выбившаяся из матрасов солома, сушились какие-то лохмотья.

Кто-то играл в карты, кто-то бил вшей, кто-то читал книжку, стоя поближе к оконцу. Переговаривались.

– Вешають, вешають, а все одно тесно…

– Дыхнуть нечем, хочь топор вешай.

– Може, хочеш трошки повысить на свижому воздухи? В петли?

– Типун тоби… У мене только пять годов каторгы.

Кто-то, став на четвереньки, стал пить из ведра. Его пнули ногой под зад:

– Не пачкай воду рылом, Буряк. Ковшик возьмы.

Махно лежал на нижнем топчане, под чьими-то свесившимися босыми ногами.

– Пить! – попросил он.

Ему поднесли ковшик. Он сделал несколько глотков, и его голова снова бессильно упала на матрас.