Игорь Болгарин - Гуляйполе [litres]

– Твоя земля, Петро?

– Моя… Прыкупил малость… Хозяйную… – Он вглядывался в остальных. – А це ты, Федос?.. И Лепетченкы… – Он говорил уже возбужденно, будто готов был броситься былым друзьям на шею. Но не сдвинулся с места.

– Говорят, у тебя новое прозвище… Копач? – Нестор протянул Петру лопату: – Ну, раз ты копач, то копай.

Шаровский машинально принял лопату:

– Шо копать? Де?

– А вот на своей земле и копай. Яму. По пояс!

Смысл происходящего наконец дошел до Шаровского. Лоб его сразу покрылся потом.

– Хлопци, та вы шо! Убыть мене хочете?.. Та то ж время было такое…

– Поганый ты копач, – перебил его Махно. – Не успел за держак взяться, а уже вспотел… Давай работай! У нас времени мало!

– Иван, Сашко! – обратился Петро к братьям. – У вас же батько… смертю героя…

– Не продал бы ты нас, и батько был бы живый, – негромко обронил Сашко. – Копай!

Шаровский с обреченным видом начал копать. Земля была мягкая, податливая. Лопата сразу входила на весь штык…

…Лошади с хрустом жевали овес.

Выстрел поднял над степью стайку грачей.

Лошади вскинули головы, закосили глазами. И вновь, нервно переступив копытами, опустили морды в торбы с овсом…

В сумерки они вернулись в Гуляйполе. Подьехали к дому Степана Ляшко.

На столе в кухоньке горела лампа. Через окно было видно: Степан ужинал. Четверо застыли под кустом сирени. Наблюдали.

– Смачно вечеряет, гад! – прошептал Сашко и поднял обрез.

– Не спеши, – тихо сказал Федос. – Хай в последний раз от души повечеряет.

Ляшко подобрал хлебом с тарелки сметану, вытер усы.

Сашко Лепетченко постучал в окно:

– Степка! Выйди на минуту!

– Хто це? – прижался лицом к стеклу хозяин.

– Це я, Сашко… Лепетченко.

Ляшко вышел на крыльцо. Огляделся.

– Де ты, Сашко?.. Темно, зараза, хочь очи вы…

Прогремел выстрел. Прошумели кусты, хлопнула калитка…

А дня через два, у моста, где еще не был закончен ремонт, сидели люди, мрачные, в шапках, надвинутых на глаза. Кидали в небольшой костерок стружки. Кого-то ждали. Несколько человек стояли вдали, на холме.

Послышался стук копыт. Проскочив шаткий мосток, Каретников спрыгнул с лошади, коротко доложил:

– Скоро буде!

Махно подбросил в костер толстую щепу, глядел на огонь. Пламя жило своей непонятной жизнью. Командир «черной гвардии» был задумчив, хмурил брови. Саблей пошевелил угольки, ярче вспыхнул над ними огонь.

– Нестор, а правду люды кажуть, шо когда ты народывся, на попе Дмитрии риза загорелась? – спросил Марко Левадный.

– Не помню, – ответил Махно.

– Я тоже слыхав, – подтвердил Федос.

– Мама говорилы, то добрый знак, – произнес наконец Нестор.

– Для тебе? Чи для попа?

– Сам виноватый, – сказал Махно. – Правь свою службу. Причащай, споведуй. А зачем же полиции докладать?

– Разни попы бувають, – возразил Калашник. – Наш отець Гурий с намы в атакы ходыв… в первой цепи… винтовку в рукы не брав, а токо с хрестом… Два ранения имев и «Георгия». Уважалы.

– Разни, конечно. Як и все люди, – согласился Иван Лепетченко. – Оны ж не от Бога, як Исус, а обыкновенни.

– Разговорились!.. – оборвал Махно. – «Исус»!.. Ты его видел? Анархия як наука бога отрицае. И нечого тут разводить…

– А шо ж, як анархия побидыть, з попами делать? – спросил Лашкевич. – С монахами? Их шо, тоже… того?

– Хто из них в трудящи пойдет, в скотники там, в пахари – нехай работают. То же и с панами. А хто супротив матушки-анархии, того, конечно… тут дело ясное.

– Матушка, значит, против батюшки, – съязвил Лашкевич.

– Замолкни, «булгахтер»! – прошипел Махно и прислушался. – Слышите?

Они явственно услышали звуки приближающейся упряжки.

…Батюшка Дмитро, разморенный службой и сытным обедом, ехал не спеша, вольно держа вожжи. В его ногах коротко и обиженно вскрикивал связанный гусь.

Осторожно, по шаткому настилу, Дмитро проехал мосток. Благодушно посмотрел на костер, на людей.

– Шо, хлопци, за мост взялысь? – спросил он. – Бог в помощь! Богоугодное дело!

Был когда-то батюшка Дмитро сух, моложав, черноволос, а теперь длинные белые волосы свисали из-под скуфейки. И борода стала белой. Только глаза все те же, черные, пронзительные.

– Слазь, батюшка! – схватил лошадь под уздцы Федос.

– Наче вы грабыть мене собрались? – засмеялся Дмитро. – А шо ж отберете? Хрест? Чи, може, гусака?

Лепетченко, взяв попа за руку, помог ему ступить на землю.

Батюшка узнал Махно. Перевел взгляд на саблю, воткнутую в бревно и чуть поблескивающую на полуденном солнце.

– Нестор? Ты шо ж, с каторгы вернувся – и опять за свое? Убыть мене хочете? Падлюкы вы, нехрысти! Як же це можно? Свого батюшку?..

Похоже, отец Дмитро был не робкого десятка. Он оглядывал приближающихся к нему со всех сторон гвардейцев, лица которых не предвещали ничего хорошего.

– Хлопци, мени не себе жалко, мени вас жалко… – сказал он. – Перед Богом це самый страшный грих… Не губить свои души!

– Ой, якый ты святой, пан отець Дмитро! – передразнил его Федос. – А гусака у дядька взяв! И грошей мабудь далы?

– Дурень! – сердито вскинулся батюшка. – Ты хоть соображаеш своей пустой матросской головой, шо батюшке на сели всього пятнадцать рублив в мисяць од епархии платять? А прокорм складаеться з того, шо люди дают! А у мене девять душ семьи. Всех кормыть надо, Господы просты! – перекрестился батюшка. – Душа моя Богу служит, а тело до земной плоти приписано. Потому як Господь нам два начала дав: на муку и на радость… Дух и естество!

– Про Господа потом! – прервал его Махно, видя, что хлопцы начинают вслушиваться. – А скажи, отче Дмитро, зачем ты на нас полиции доносил? Тайну исповеди нарушал?

– Да, був грех! – признался отец Дмитро. – И взяв я его на свою душу… и тяжко мени було. Но вы кровь началы лыть. И за вамы моглы други пойти. И началось бы братоубийство… За той грех я сам буду держать ответ перед Господом, – снова перекрестился он. – И не вам, безбожники…

– С Господом сам разберешься, це правильно, – остановил батюшку Федос. – Мы ж покараем тебя… як доносчика и предателя.

Батюшка, чувствуя, что этих хлопцев, увешанных оружием, уже не остановить, все больше свирепел, не ощущая никакого страха.

– А ты, Нестор? Я бачу, ты тут закоперщик… И бачу я, бачу, всех вас покарае Божья воля лютою смертю. Но тоби, Нестор, выйде сама страшна доля. Будеш ты помирать за десять стран од дома, один, без помочи, и будеш ты, Нестор, гнить заживо, и черви по мени по мертвому будут ползать, а по тоби по живому. И не мои уста це глаголют, а Божим провидением ведоми…

Федос с силой ударил отца Дмитрия прикладом. Далеко отлетела скуфья. Разорвалась цепь, свалился к ногам батюшки тяжелый крест. Батюшка упал лицом в огонь, затрещали волосы. Он силился встать, но не мог.