Владимир Соболь - Воздаяние храбрости

А между тем обе конные массы сблизились. Огромный перс, закрывавший своей широкой грудью полнеба, летел прямо на Новицкого, яростно визжа и занося гигантскую саблю. Сергей знал по своему немалому опыту, что размеры противника увеличены его пылким воображением. Что и он, возможно, кажется этому коннику таким же великаном, спустившимся из заоблачных гор.

Он согнул руку с пистолетом, укрепив ее в локтевом суставе, и держал лошадь ровно, надеясь, что она не отпрянет в последний момент, не собьет ему прицел напрочь.

– Двенадцать… десять… восемь… шесть…

Он потянул за крючок. Выстрела он не услышал за лязгом и грохотом, с которым столкнулись две огромные массы конницы. Но на месте рта персидского всадника, где только что блестели крепкие желтые зубы, вдруг образовалась черная дыра, тут же залившаяся кровью. Перс опрокинулся навзничь, а Сергей, проносясь мимо, свободной левой рукой вырвал из разжавшейся ладони саблю. Бросил бесполезный уже пистолет за пазуху, перекинул трофейное оружие в правую руку, завопил нечто грозно-бессвязное и азартно ринулся в самую гущу кавалерийской схватки…

В четыре часа пополудни Новицкий ехал шагом, направляясь к Куракчайскому ущелью. Левая кисть его, державшая поводья, обмотана была куском лишней рубахи, когда-то белой, а теперь побуревшей от запекшейся крови. Правая рука бессильно свисала вдоль бока, а дальше продолжением ее раскачивалась кривая персидская сабля, прихваченная за красный темляк.

Сражение под Елизаветполем уже было выиграно нами решительно и бесповоротно. Трещали еще в отдалении ружейные выстрелы, проносились группы всадников – драгун, казаков, милиционеров, – но войско Аббаса-Мирзы, все его главные силы, все шестьдесят тысяч пеших и конных уже думали об одном: о спасении собственной жизни. А десять тысяч русских преследовали их, гнали, рубили и кололи нещадно.

Атака Нижегородского драгунского полка, в которой принял участие и Новицкий, сломала боевой дух персов. Конница Мамед-мирзы была опрокинута и истреблена на треть. Оставшиеся в живых унеслись так быстро, что смели по пути собственную пехоту. В эту брешь рванулись эскадроны Шабельского и очень скоро соединились с пехотными полками первой линии. Колонны, которые повел за собой Мадатов, прорвались через неприятельский центр и, разделившись надвое, погнали обескураженные батальоны сарбазов.

Аббас-Мирза еще пробовал выправить положение, бросив против нашего правого фланга свой резерв – батальоны джамбазов и несколько тысяч отборной конницы. Персидским гвардейцам удалось потеснить херсонский полк и казаков. Но потом пехота уперлась, не позволила персам прорваться в тыл русской позиции. А там уже Вельяминов развернул нижегородцев направо, приказав отразить новый опасный наскок неприятеля. Вслед же им послал карабинеров Клюки фон Клюгенау – отрезать увлекшихся атакой гвардейцев. Персы, заметив опасный маневр русской пехоты, даже не пытались отразить атаку драгун, а загодя показали им спины. На том сражение и закончилось. Началось избиение спасавшихся бегством.

В последней фазе сражения – кровавой и беспощадной – Сергей участвовать не хотел. Воспользовавшись своим свободным положением и штатским костюмом, он выехал из рядов нижегородцев и отправился на поиски раненого поручика, от которого перенял приказ командующего генералу Шабельскому. Он не надеялся спасти юношу, тот был слишком жестоко ранен, но Сергей обещал ему, что вернется, и намеревался сдержать данное слово.

Он помнил точку, где был сбит с лошади адъютант Паскевича, – дальше и левее батареи, которой управлял Вельяминов, но не нашел ни человека, ни трупа. Это обстоятельство его обнадежило – мертвые хранят свое место долго после окончания боя, но проверять свою догадку не стал. До перевязочного пункта было достаточно далеко, а сражение еще не закончилось. Новицкий повернул усталую лошадь и тронулся не спеша на восток, туда, где долина суживалась, переходя в каменистое ущелье, узкое горлышко, через которое пыталась улизнуть разбитая армия Аббаса-Мирзы.

Сергей не торопил лошадь, она и так достаточно набегалась за сегодняшний день, и животное двигалось неспешным и ровным шагом, аккуратно перешагивая тела. Сергей уже пересек невидимую границу, разделявшую поутру обе армии, ту линию, на которой столкнулись в яростной штыковой атаке батальоны персов и русских. И дальше путь его лежал в буквальном смысле слова по трупам. За четверть века без малого воинской службы Сергей так и не приучился наблюдать с равнодушием человеческие останки. Искалеченные, истерзанные тела, покрытые страшными ранами – колотыми, резаными, пулевыми, – не пугали его, но возмущали. Всю свою сознательную жизнь он силился отыскать причины, по которым молодые сильные люди вынуждены были убивать себе подобных, уничтожать их самыми изощренными методами, и никак не продвинулся далее пункта, на котором остановился более десяти лет назад. Тогда он принялся сочинять записки отставного штаб-ротмистра о двух кампаниях, в которых ему довелось участвовать. Но от тихого кабинетного занятия его отвлек Артемий Прокофьевич Георгиадис.

«Сначала познай себя, – укорил полковника русской армии, сотрудника секретной службы его собственный, хрипловатый внутренний голос. – Пойми, почему тебе не сидится за столом ни дома, ни в канцелярии. А тогда, возможно, сумеешь осознать побуждения и других людей, иного цвета кожи, разреза глаз, но думающих и чувствующих, как и ты сам…»

Садящееся за спиной Новицкого солнце отбрасывало длинную тень лошади с всадником. Косые лучи играли медными обручами на стволе искалеченной пушки, уткнувшейся дулом в землю. Здесь стояла персидская артиллерия, сюда прилетело удачно нацеленное ядро, выпущенное русским орудием.

Вдруг Сергею почудилось какое-то движение за разбитым лафетом. Он поддернул саблю, обхватив эфес отдохнувшими пальцами, и повернул рыжую, стараясь высмотреть, кто притаился за развороченными остатками пушки.

Там, привалившись к искореженному металлу, лежал персидский артиллерист. Он был, очевидно, тяжело ранен, но жив и постанывал сквозь сжатые зубы. Куртка его из темно-синего сукна была разодрана в клочья, и сквозь лохмотья Сергей видел ужасную рану. Панталоны перса, когда-то белые, теперь приняли цвет невообразимый, недоступный никакому словнику: все они были облеплены грязью, а от пояса до колен залиты еще и кровью. Также перепачкано, перемазано было лицо умирающего. Высокая баранья шапка лежала рядом, и на ней покоился небольшой пистолет, похожий на тот, что Новицкий держал за пазухой.

Сергей достал левой рукой перезаряженное оружие и, направляя лошадь одними коленями, осторожно поехал вокруг орудия. Он не отрывал глаз от перса, готовясь стрелять при первом его угрожающем движении. Но тот, видимо, боролся с болью и ничего не замечал из того, что творилось вокруг. Волосы раненого, грязные и взлохмаченные, все же, казалось, были светлее, чем можно было ожидать от выходца из Тебриза, Казвина, пришельца из Хорасана. Не открывая глаз, лежащий пробормотал несколько слов на языке, совсем не похожем на фарси или тюркский, и в этот момент Новицкий узнал его.