Владимир Соболь - Воздаяние храбрости

«Праводы – небольшой городок в Европейской Турции. Лежит на полпути между крепостями Шумлой и Варной, а посему крайне важен в стратегическом отношении…»

Он знал, что его жена, несомненно, понимает, что значит стратегический, но засомневался – стоит ли подробнее объяснить, что это означает, в его, генерала Мадатова, случае.

«Ты же знаешь, Софья, что не люблю я сидеть на месте. И поначалу шли мы достаточно быстро, ломая крепости одну за другой. Генерал Рудзевич поручил мне командовать авангардом своего корпуса и – могу сказать прямо – не прогадал…»

Он тронул усы, выписывая эти слова, и усмехнулся довольно. Два пехотных полка у него было с начала мая, три сотни казаков да конно-артиллерийская рота. И с этими силами он за полмесяца сощелкал две крепости, сдавив их в кулаке точно два спелых ореха. Сначала обложил Исакчи: небольшой, но хорошо укрепленный город, прикрывавший одну из возможных переправ через Дунай. Он попробовал штурмовать стены с ходу, но турки отбили приступ. Собственно, Валериан и не упирался, не желая тратить людей понапрасну. «Господа генералы! Вы зачем же своих людей понапрасну кладете?!» – вопль майора Буткова после несчастного Браиловского штурма звучал у него в ушах почти двадцать лет. Валериан приказал обложить город, оборудовать позиции для своих двенадцати пушек и начал, не спеша, примерно раз в полчаса, кидать каменные ядра через не слишком высокие стены. Через два дня он взял казацкого есаула с белым флагом и верхом подъехал к воротам. Там его уже поджидали командиры гарнизона – Гассан-паша и Эйюб-паша.

Валериан сказал, что счастлив видеть перед собой двух столь знаменитых воинов. Поздравил обоих с отличной выучкой гарнизона и надежной фортификацией. Он говорил по-турецки совершенно свободно, льстил, не стесняясь, и очаровал обоих пашей с первых же слов. Он сказал, что не решится сам более штурмовать, приступать к столь надежным оборонительным сооружениям. Но – он улыбнулся, поклонился вежливо и повторил еще раз, но – и не позволит никому выйти из крепости до подхода основных сил русской армии. Как псы, обложившие черного медведя, его люди будут держать Исакчи в осаде, пока не представится возможность установить две брешь-батареи – на том холме и на этом. Он небрежно показал хлыстом через плечо, не оборачиваясь. А после того момента не пройдет и двадцати четырех часов, как крепость будет взята на штык и разграблена. Должен ли смертный сопротивляться неизбежному, тому, что уже предначертано, взвешено и исчислено? Паши переглянулись и отъехали посовещаться. Валериан крикнул вдогон, что личное оружие каждого воина может остаться при нем…

На следующее утро гарнизон крепости выступил из ворот, сохранив при себе скимитары, ятаганы [43]и длинноствольные винтовки потрясающей точности боя. Отряду Мадатова остались знамена, орудия, ядра и пуды пороха.

Еще через неделю Валериан привел своих людей к Гирсову. Но там он даже не делал попыток приступа, а сразу вызвал коменданта на переговоры. Мегмет-паша поначалу заупрямился, Валериан решил не настаивать, договорился встретиться через день, а потом еще через день… После трех встреч гарнизон покинул Гирсов на тех же почетных условиях, что и Исакчу. Валериану остались четырнадцать знамен, сотня орудий и три с половиной тысячи пудов пороха.

«И после этого, Софья, я думал идти скорым маршем к Шумле или под Варну, но меня остановили ровно посредине. Добавили людей и посадили в Праводы…»

Валериан подумал было исправить «ровно посередине», но решил оставить как есть. Сорок верст от Шумлы, пятьдесят от Варны – разница, которую из Петербурга заметить попросту невозможно. Существенней было другое – именно через Праводы тянулась дорога, что соединяла две мощные турецкие крепости – «Врата Царьграда», как называли их европейцы и те же османы. И если Великий визирь решит двинуться на помощь осажденной русскими Варне, пойдет он несомненно через Праводы.

«Жалко, Софья, – продолжал выписывать Валериан, – что не видела ты этого городка до войны. Небольшое поселение в глубокой лощине. Река течет через город, делит его на две части. Кругом сады, виноградники, прохлада, вода из колодцев чистая. Говорят, жены турецких сановников съезжались сюда, как мы когда-то в Горячеводск. Домишек здесь едва ли более полутысячи…»

И опять перо его замерло. Стоило ли рассказывать Софье, что население городка убежало, что дома солдаты порушили, что сады он сам, генерал Мадатов, приказал вырубить на одну треть, чтобы дать возможность стрелять собственной артиллерии. А реку приказал запрудить, чтобы вода поднялась и прикрыла город разливом саженей в двести длиной. Вал присыпали к старинной ограде, поставили три редута и мощный блокгауз. Два жарких месяца было у людей Валериана на то, чтобы укрепить бывший курорт, и теперь он определенно мог сказать, что потратил время не зря. Но, конечно, расписывать Софье все эти подробности он не намеревался.

«Сколотили мне умельцы отрядные домик…»

Валериан перескочил с военной стратегии на военный же быт, надеясь, что Софья не задумается над тем, почему же генерал Мадатов не занял лучший дом в городке, а поселился в самодельном строении.

«Климат здесь неприятный. Днем жарко, а ночью сыро. Василий расстарался – нашел мастеровых среди солдат, таких же рукастых, как сам, и сколотили они впятером балаган из досок. Крышу покрыли гонтом [44], стены обшили камышом. Такой получился домик, что если перенести его к нам в Россию да представить при нем десятин двадцать земли, – доживем век свой, Софья, благополучно, спокойно…»

«Не надо, может быть, писать ей о доме, – мелькнула у Валериана запоздалая мысль. – Вспомнит Чинахчи, Шушу, тифлисский наш дом, отнятый неизвестно за какие мои грехи. Плакать будет. Или не будет. Все-таки жена генерал-майора князя Мадатова. А мы умеем держаться…»

За стеной прокашлялись, и кто-то осторожно постучал в тонкую щелястую дверь.

– Входи! – крикнул Валериан, бросая перо.

В дверь просунулась голова Василия.

– Их благородие майор Толкунов…

– Зови!

Командир казачьего полка говорил собранно, четко, но был явно обеспокоен.

– Вернулись разъезды, ваше сиятельство. По дороге на Шумлу встретили конный отряд турок сотен в шесть-семь. А за ним дальше – пехоты многие тысячи.

Валериан положил перо, поднялся и еще несколько секунд смотрел на исписанный почти полностью лист бумаги. Решился, сложил письмо вчетверо и – поднес уголок к треугольному пламени свечи. Подождал, пока бумага разгорится, и сунул ее в квадратный зев небольшой печурки, стоявшей в углу. Тяга была хорошая, и письмо вспыхнуло, забормотало, точно торопясь пустить на ветер запасенные за день слова.