Владимир Соболь - Воздаяние храбрости

– А что вы здесь, ваше сиятельство? – осторожно осведомился он, меняя тему беседы. – Я слышал, вы стоите в Праводах. Хотел заехать, но маршруты все в другие стороны уводили. Говорят, вы славно там визиря по носу пощелкали.

Мадатов ухмыльнулся, польщенный.

– Да, Новицкий, славное было дело. Три наших тысячи против их сорока. Ну да после Кавказа нам такое и не в диковинку. А все же скажу тебе честно: не мое это, не мое. Конь мне нужен, Новицкий, полк гусар за спиной, и чтоб ветер в ушах свистел. А меня, понимаешь ли, посадили в пехоту. Ну, пока от Дуная шли, я две крепости взял – может быть, слышал?

Об этих подвигах генерала Новицкий еще не успел узнать, но покивал утвердительно, знал, как по-мальчишески самолюбив бывает Мадатов.

– Две взял, третью отстоял. Ну, думаю, и хватит с меня, пора к гусарам проситься. Тем более, у меня Купреянов – превосходнейший генерал. Я же не Паскевич, Новицкий, я соперников не боюсь. Павел Яковлевич гарнизоном может командовать не хуже меня. И план у него уже разработан – как весны дождаться и Праводы не упустить. Я и приехал с докладом. А тут – точно меня и ждали. Как мышь за кусочком сыра полез.

Он хлопнул тяжелой ладонью по бумажным листам, лежавшим перед ним на столе.

– Что же случилось? – встревожился и вытянул шею Новицкий.

Мадатов повернулся к нему совершенно и растерянно развел руки.

– Ты понимаешь, меня здесь словно бы поджидали. Захожу к Роту, а там сидит этот… наш с тобой знакомец по Петербургу да по Тифлису. С кем мы пулями переведывались.

– Бранский?

– Ну да, он самый. Я уже имя его забыл. Ко мне в Праводы ехать он побоялся. И подвел дело так, чтобы командир корпуса меня сюда вызвал. А тут я сам и прислал доклад о зимовке. Приезжайте, отвечают, ваше сиятельство, поговорим, обсудим. И, бах, кляузы мне эти под нос.

Он сильно припечатал бумаги мощной ладонью так, что подпрыгнула чернильница, едва не свалившись за край стола.

Новицкий был совершенно обескуражен.

– Да что же за кляузы, ваше сиятельство? Откуда и на кого?

– Да на меня же! Из Карабаха! Ты понимаешь, Новицкий, они по Шуше с барабанами шли, призывали жителей писать жалобы на меня. На меня! Который… Ар-х…

Он остановился, словно бы поперхнувшись, и вдруг страшно, отчаянно закашлялся, будто бы собирался вывернуться весь наизнанку. Быстро поднялся и стал лицом к стене, упираясь лбом в черные бревна сруба. Новицкий и адъютант тоже вскочили с места, готовясь кинуться князю на помощь. Но тот, не оборачиваясь, погрозил им мощным кулаком, густо поросшим черным волосом. Постепенно спазмы утихли, Мадатов достал из кармана шинели несвежую тряпицу, сплюнул в нее, посмотрел на мокроту, мрачно завернул тряпицу, обтер губы и сунул обратно.

– Может быть, вам чаю, ваше превосходительство? – спросил адъютант.

– Принеси. Только горячего… Сам горяч, – усмехнулся Мадатов. – И люблю кипяток… Так они и набрали! Одни Шахназаровы десяток жалоб прислали, что я незаконно присвоил себе имение. Да мне его хан еще в восемнадцатом году отдал. Ермолов разрешил, и государь утвердил. А теперь, видишь ли, новая власть, и можно старые счеты свести. Но дальше и вовсе смешно: у кого-то я виноградный сад отобрал, у кого-то – два зимних пастбища. У кого-то одолжил тысячу червонцев и не отдал. Кого-то записал в крестьяне не по закону. Где-то присвоил четырех ишаков, где-то надгробие разорил. У какой-то бабы забрал восемь шалей, у другой – тридцать штук посуды серебряной… Новицкий, они привезли сюда двадцать жалоб и говорят, что будет еще два раза по стольку! Я боевой офицер! Мне воевать надо, а не бумаги расписывать. Честно тебе скажу, я этих людей и не помню. Вот поставь нас лицом к лицу, мы разберемся. А так, что же… Читаю – паша-бек Асид Бала-султан-оглы! Кто он? Из какого он рода? Никогда не встречал. Мелкий жулик какой-нибудь, которого все на базаре называют позорной кличкой. А в бумаге одно имя на полторы страницы…

Мадатов схватился за отвороты шинели, и Сергей испугался, что у князя опять вдруг случится приступ. Но генерал удержался, а тут и подоспел адъютант с жестяной кружкой, над которой клубился пар. Мадатов принял ее в обе руки и начал отпивать жидкость большими глотками, жадно, увлеченно и быстро, как все, что он делал в жизни.

Капитан тем временем исчез за дверью, тут же вернулся и поманил Новицкого:

– Господин надворный советник! Вас приглашают.

– Иди, иди, – угрюмо кинул Мадатов. – Посмотри, понюхай, может, до чего и договоришься.

В комнате, которую занимал командующий седьмым корпусом генерал-лейтенант Рот, сидели двое. Хозяин – короткий круглый человечек, больше похожий на провинциального русского помещика, чем на потомственного прусского офицера, и граф Бранский. Он еще более растолстел, щеки его словно стекали на воротник, а между ними торчал длинный нос, прямой и неожиданно тонкий, как писарское перо.

Увидев Новицкого, он привстал и поклонился учтиво. Сергей сухо кивнул в ответ и занял место, указанное ему Ротом. Сам генерал дочитывал некую бумагу, делая в ней пометки карандашом. Сергей молчал и разглядывал Бранского, который смущенно вертел толстой шеей, делая вид, что рассматривает потолок, побеленный недавно, но наспех и плохо. Новицкий же вспоминал все главные точки их знакомства, проведенного словно бы штрих-пунктиром по долгой жизни. Дуэль с Мадатовым в Красном Селе, где он был секундантом князя. Свой поединок с графом уже под Тифлисом, стычку в Грозной, когда Бранский отказался выдать деньги, положенные проводникам; и, наконец, взгляд его в то раннее утро, когда Новицкий вновь отправлялся в горы…

Рот наконец дочитал бумагу и поднял голову:

– Я, господин Бранский, с уважением отношусь к резонам, выставленным здесь графом Иваном Федоровичем, но неужели это расследование невозможно отложить до конца кампании?

Бранский улыбнулся умильно.

– Ваше превосходительство! Преступления, в которых обвиняют генерала Мадатова, столь существенны, что замолчать их более невозможно. Волнуется Карабах, волнуются и прочие провинции Закавказья.

Новицкий почувствовал, что ему становится трудно дышать. Он вцепился пальцами в пакет с крок а ми и процедил сдавленным голосом:

– Из-за чего же волнуются Шуша, Шемаха, Нуха? Из-за восьми шалей и четырех ишаков, которых якобы присвоил военный правитель трех Закавказских провинций?

Бранский улыбнулся еще шире, еще слаще, и у Новицкого заныло предплечье, то самое, куда всадил свою пулю граф около десяти лет назад.

– Я вижу, господин Новицкий, что вы успели переговорить с вашим давним знакомым. Но, уверяю вас… и вас, ваше превосходительство, что все имущественные проблемы ничтожны перед действительными преступлениями, в которых обвиняется князь Мадатов. Ему вменяется покушение на жизнь Джафара-кули-аги, полковника русской службы, племянника Карабахского хана. А также в устройстве заговора против самого Мехти-кули-хана.