Владимир Соболь - Время героев

Но Сергей решил, что тоже будет бодрствовать до утра вместе со всеми. Он лежал на спине, смотрел в чёрное небо, усыпанное особенно крупными звёздами, слушал, как сурово и требовательно свистит ветер в ущелье внизу, как скатываются по осыпи камни, как фыркают у скалы лошади, и удивлялся себе самому: как же его, помещика Тверской, самой российской губернии, вдруг занесло в такие края, где и лесов почти нет, и люди редки. Да и каждый встреченный таков, что лучше всего объехать его версты за две. Да только на этих тропах даже с лихим человеком никак не разминёшься. А потом он спросил себя — только ли служба погнала его так высоко? И честно ответил себе самому — нет. Историю наполеоновской кампании напишут и без него, охотники найдутся в большом количестве. А если бы спросили его, Новицкого, хочет ли он вернуться к себе, мигом перенестись в рубленный ещё при прадеде дом, в свой пропахший табаком кабинет, к своим книгам на четырёх языках, запискам на русском и на французском — он бы, не кривя душой, отказался. Он не знал, что будет с ним завтра, подозревал, что может быть всего через четверть часа придётся стрелять в неизвестных ему людей, бить их кинжалом, чтобы они не убили его самого, и это знобящее чувство опасности заставляло кровь двигаться быстрее, дыхание становилось глубоким, а слух и зрение — острыми.

Под утро он всё-таки задремал, но сразу встрепенулся, когда почувствовал движение рядом. Атарщиков придавил ему губы тяжёлой ладонью, мол, тихо, свои. Потом повернулся и шепнул на ухо:

— Беташка подполз. Говорит, давай кончать этих. Опасно нам в аул ехать. Их трое, нас пятеро. Выстрелим разом и кинемся. Наш верх должен быть.

Новицкий отчаянно замотал головой. Атарщиков кивнул согласно и, повернувшись, бросил слово Беталу, что скорчился у них в головах. Горец резко выдохнул и ящерицей уполз на своё место.

Уже начало светать, небо потускнело и словно бы затянулось дымкой. «Самое предательское время, — подумал Сергей, — не зря Бетал замыслил удар именно в эти минуты». Он представил, как на той стороне площадки точно такие же люди, как Мухетдин с братьями, как они с Семёном, сговариваются ударить сами, убить случайных спутников, чтобы не оказаться самим убитыми. От этой мысли сон покинул его совершенно, он нащупал кинжал и так лежал, наблюдая, как наверху одна за другой пропадают звёзды, чутко вслушиваясь в звуки.

После завтрака, когда седлали и вьючили лошадей, Бетал приблизился к Новицкому, впился ему в лицо колючим взглядом и свистящим шёпотом выпалил несколько слов.

— Зря отказался, — перевёл Атарщиков. — Мужчина не должен бояться крови.

Сергей вспыхнул.

— Скажи ему, что я видел, как людей в один момент убивают десятками, сотнями.

— Он спрашивает — где это было?

— На войне, на большой войне, которую Белый царь вёл с другими царями далеко отсюда, на Севере.

Новицкий объяснил так пространно, потому что понимал, что и самому Семёну не слишком ясно, где и с кем воевал «Александрыч».

— Он спрашивает — так почему ты не решился убить троих?

— Потому что они ещё не сделали мне ничего плохого: не обокрали, не оскорбили и не ударили.

— Он говорит, что, когда ударят, ты можешь и не успеть ответить. Здесь надо стараться напасть первым. Там была война, а здесь — жизнь.

Новицкий подождал, пока Бетал поднимется в седло, отъедет, а потом спросил Семёна:

— Что же он так, запросто? Это же были его друзья. Я же видел, как они разговаривали.

Казак ухмыльнулся.

— У таких, как Бетал, друзей не бывает. Он то с этими против тех. То с теми против этих. Дурной он, конечно, но сторожкий, будто бы зверь. Опасается к ним в аул ехать. Не за тебя боится, за себя. Узнают, что русского переодетого вёл, наверняка убьют. Такие места, такие люди, — философски заключил длинную речь Семён и повторил слова, сказанные проводником: — Это не война, это — жизнь.

Весь день они опять ехали почти до темноты. Пробирались медленно, осторожно, гуськом по узкой тропе, пробитой высоко над ущельем, на перегибах склонов.

Внизу, примерно в сотне саженей, серебристая лента реки извивалась на дне ущелья. В местах, где вода рушилась с уступов, она клокотала грозно и словно кипела, окутываясь облаком пены.

Впрочем, Новицкий старался не смотреть вниз. Живое воображение и так хорошо показывало ему, как мерин под ним оступается на очередном настиле или же просто в узком месте, и оба они, конь и всадник, летят, переворачиваясь, вдоль склона, бьются о выступающие скалы и двумя бесформенными, окровавленными тушами рушатся в жадно поджидающую их струю... Измучившись страхами, он спросил Семёна, почему бы не выбрать спокойную дорогу понизу, зачем тащиться поверху, ежеминутно рискуя улететь в пропасть. Лезгины, встреченные у озера, двигались по знакомому пути много быстрее, и можно было говорить, не опасаясь чужого уха.

— Внизу, Александрыч, тоже непросто. Прижимы и водопады обходить и пешему нелегко. А конному и подавно. Да и оползень захлестнуть может.

— Снег-то уже кончился.

— Снег кончился, а гора — нет. Гора, она ведь живая, как вроде и мы с тобой. Дышит, дышит, потом осерчает, или тяжело ей покажется, как выдохнет — половина склона: земля, камни, деревья, зверюшки всякие — всё укатится. Такое ущелье узкое разом перехлестнёт да только на той стороне остановится. Местные народ чуткий, человека никогда не боятся, а горы свои уважают.

— Уважают или же опасаются?

Казак подумал, потом снова повернулся в седле:

— Разницы нет. Раз человека я уважаю, значит, умеет он многое, значит, может много неприятного мне доставить. Может, но не станет. Потому как и он меня уважает за то же самое. Так и с горой. Они говорят, что гора — палец, которым земля в небо указывает. Они знают, что гора живая, что она людей знает и различает. Помнишь, в первый же день, как Мухаметдинку встретили, шли через узость? Её словно шашкой в скале прорубили.

Новицкий кивнул. Он хорошо помнил эту расщелину — суровое, даже угрюмое на вид место, куда не попадали лучи солнца, только лежала тень отрога, приблизившегося к тропе и поднявшего повыше свою неровную спину. Сначала Сергею показалось, что лошади нипочём не втиснуться в узкую щель между двумя высокими и ровными обломками скалы, будто бы треснувшей много веков назад. Но, к его удивлению, и меринок пошёл, не опасаясь, и колени всадника скользили по камню гладкому, словно бы обработанному мастером-гигантом. Только наезднику пришлось сгорбиться и свести плечи, задержав дыхание на несколько десятков секунд.

— Видел, как они на тебя смотрели? И прежде всего Беташка. А потому как поверье есть — скала эта только хорошего человека пустит. Плохой же непременно застрянет. Это тебе проверка была. Если бы зацепился, они бы с тобой ни за какие деньги далее не пошли.