Владимир Соболь - Черный гусар

Мадатов ехал по улице в новеньком, буквально с иголочки, мундире Александрийского полка и радовался всему, что только попадалось ему на глаза. Встречные мужики ломали шапки, сворачивали в сторону, в грязь, и это казалось ему хорошо, потому что мужчины должны его уважать. Две молодые бабёнки с кошёлками, возвращавшиеся, должно быть, с покупками, сначала отвернулись, а после долго смотрели ему в спину. Он кожей чувствовал их взгляды, сквозь сукно чёрного доломана, и это было тоже неплохо, потому что женщины должны заглядываться на молодых, стройных мужчин, тем более так ловко носящих чёрную форму полка, славного своей удалью.

Немного тянуло у левой подмышки, но уж это были сущие пустяки, просто временное неудобство. Мундир пригонялся ему по фигуре, только что полковые портные часа полтора показывали новичку своё отточенное искусство.

Смешнее всего примеряли брюки. Чакчиры — так называлась эта часть формы кавалериста. Двое стали по обе стороны от Мадатова, и, только он подтянул пояс до талии, мастера ухватились за ткань и начали потряхивать, поднимать кверху. Они старались так усердно, что у Валериана едва пятки не отрывались от пола. Зато когда, наконец, отступили и предложили «их благородию» оглядеть себя и ощупать, тот не обнаружил на сукне ни единой морщинки.

А до этого ещё на Мадатове «построили» доломан. Обмерили ротмистра загодя, скроили и сшили куртку быстро, но потом ещё обтягивали её по фигуре. Один тянул полы вниз, другой застёгивал ворот. Потом тот, что остался сзади, принялся сдавливать сукно, подавая материал вперёд, к пуговицам, шнурам. Валериан старательно выдыхал, а забирал воздух осторожно и небольшими объёмами...

Но теперь он знал доподлинно, что пытку в полковой швальне выдерживал не напрасно. Мундир облегал его тело, поддерживал грудь и спину, к тому же несколько подпирал и самосознание. Приятно было чувствовать себя ловким, удалым и опрятным. Чёрные чакчиры, чёрный доломан; чёрный ментик, с меховой чёрной опушкой, висел на левом плече. Ленчик — седло гусарское, покрытое чёрным вальтрапом, с удовольствием принимало его при каждом движении.

Коня бы он, пожалуй, подобрал себе другого. Из конюшен дяди Джимшида! Этот же гнедой дончак с длинной шеей был холощён, но, значит, и смирен, вынослив, привычен к строю. А последнее качество, Мадатов уже осознал, оказывалось самым важным для лошади в армии. Так же, как для людей...

Валериан спустился на землю — легко, но не быстро, всё ещё проверяя, как следует его движениям новая ткань мундира. Сукно, изрядно смоченное мастерами портновских дел, ещё не высохло, казалось слегка влажным на ощупь.

Солдат, дежуривший у штабной коновязи, принял поводья мадатовского Проба. Валериан похлопал мерина по шее и, придерживая саблю, взбежал по ступенькам. Ташка била сзади по икрам, путалась при ходьбе; к этому неудобству ещё предстояло привыкнуть...

— Хорош! Хорош! — Ланской обошёл вытянувшегося Мадатова, осмотрел сверху донизу — от репейка на кивере до каблуков невысоких гусарских сапог; попробовал, как затянута чешуя — подбородочный ремень кивера, словно проверял надёжность мундштучных поводьев. — По виду — так в самом деле гусар!

Сидевшие за столом командиры батальонов — подполковники Приовский и Ефимович — довольно заулыбались. Валериан расправил плечи, выпятил грудь, сжал твёрже губы, подавляя неуместную теперь, ему казалось, улыбку.

Ланской вернулся на место:

— Что ж, смотришься хорошо, а всё остальное отложим до первого дела. Забирай, Анастасий Иванович, молодца, как договаривались. Получаешь, ротмистр, эскадрон. Сразу! Егерской ротой ты славно командовал, надеюсь, справишься и с гусарами.

Приовский, отяжелевший уже офицер, подбиравшийся к середине пятого десятка, но резкий ещё в движениях и быстрый в словах, подбежал к Мадатову, заговорил, несколько коверкая и перевирая слова, — он был венгерец:

— Четвёртый эскадрон, ротмистр! Мой человек вас проводит и показать. Маленький неудач с офицером... Не к вам... Не с вами... Майор и поручик убиты в последнем деле, корнета — ударили не сильно, но сейчас в госпиталь.

— Зато вахмистр у тебя, Мадатов, — загудел от стола Ланской, — честно скажу, трёх офицеров стоит. Только не обижайся! Двенадцать лет человек воюет. Будь он рода дворянского, хоть какого, — тут же бы ему эскадрон дал. Он его, кстати, и взял, как раз когда на нас навалились, да все на один фланг, на левый. Добровольского зарубили, Анисимов свинец... проглотил, Милковичу плечо до кости... Кинулись было назад гусары, но тут их Фома Чернявский и выстроил...

— Вам быть, ротмистр, как за стеной! — помахал подполковник пальцем перед носом Мадатова. — И не спорить, а слушаться!

— Ну, обер-офицеру унтера слушать вроде как и негоже, — поправил батальонного полковой командир. — Но — прислушиваться, Мадатов, советую. Между прочим, турок.

— Кто? — удивился Валериан.

— Вахмистр. Мальчишкой русским достался, ещё при Румянцеве. А как подрос — хочу, сказал, служить в русской армии. Сам увидишь. В самом деле — Чернявский... Ладно, ступай, а мы тут ещё кое-что обмозгуем...

Денщик Приовского проводил Мадатова к сараю, где разместился эскадрон, теперь уж его эскадрон. Длинное здание, крытое подгнившей дранью, служило, наверное, складом местным купцам. Их товары были изгнаны без сожаления, и между щелястых стен расположилось несколько десятков солдат лёгкой конницы, шесть десятков оставшихся в строю гусар четвёртого эскадрона.

Лошадей привязали у стен, оставшееся место разгородили на закутки, где, набросав на пол солому, обернувшись плащами, дремали люди.

Когда Мадатов вошёл в ворота, один дежурный шагнул навстречу, готовясь докладывать, другой кинулся опрометью за занавеску.

Через несколько секунд из спального помещения выскочил вахмистр. На вид ему было лет тридцать. Высок, черняв, ладен — Мадатову вдруг показалось, что он видит собственное своё отражение.

— Ротмистр Мадатов, — первым представился Валериан. — Теперь командир вашего эскадрона.

— Так точно, ваше благородие. Уже наслышаны. — Чернявский говорил отчётливо, чисто, держался уверенно, с достоинством человека, знающего своё дело, своё место, своё назначение.

— Проведите меня, вахмистр. Хочу посмотреть лошадей и людей.

Чернявский мотнул головой, и второй дневальный метнулся в глубину сарая, поднимать и строить гусар.

— Так что, ваше благородие, я позволил солдатам отдохнуть перед обедом. Вторая дача прошла, кони сыты, люди пока ещё голодны. Пускай их подремлют.

— Я не против, Чернявский. И пока ещё ничего не приказывал. Просто проведите меня.

Мадатов покосился на провожатого. Турок, подумал он, турок! Турки вырезали Ереван, турки сожгли Арцах, турки убили месяц назад Буткова. Каков же он, этот турок, вахмистр русской армии?.. Но он не успел додумать, потому что увидел двух солдат в полной форме, с полной амуницией, стоявших навытяжку, положа на плечо обнажённые сабли.