Владимир Соболь - Черный гусар

— Гусары! — приподнялся Ланской в стременах.

Но Приовский и Ефимович уже торопились строить свои батальоны.

— Мадатов и Березовский шагом для сбережения лошадей. Остальные за мной, рысью! Марш!

Валериан глянул наверх. Солнце уже перевалило зенит и начинало клониться налево. Шёл пятый час битвы под Батином. Артиллерия гремела уже много западнее, и, значит, победа клонилась на сторону русских...

— Государю императору — ура!

Ура! — гаркнули с раскатом довольные александрийцы вслед своему полковнику.

Валериан кричал вместе со всеми, едва ли не громче, чем остальные. Впрочем, ему и полагалось быть самым неистовым. Уже сколько часов кряду офицеры его полка праздновали очередной знак отличия, присланный их товарищу из Петербурга.

— Давай, Мадатов! — крикнул, усаживаясь на место, Ланской. — Напомни-ка нам государево слово...

Валериан остался стоять и даже не потянулся за листом, на который переписан был монарший указ. Он столько раз его перечитывал сам, столько раз читал сослуживцам, что выучил наизусть каждое слово, каждую запятую.

— В воздаяние отличной храбрости, оказанной вами в сражении против турок... Мы всемилостивейше жалуем вас кавалером ордена Святого Георгия 4-й степени... Пребываем вам благосклонны — Александр...

— Государю императору — ура! — Это подскочил уже Ефимович. И офицеры радостно осушили снова наполненные уже чарки.

— Хорошо, Мадатов, просто отлично, — сказал Ланской. — А напомни-ка нам, товарищам, какие ещё ордена тобой заслужены...

Валериан перечислил — Анны 4-й степени, Владимира тоже 4-й степени, Анны 2-й степени и золотая шпага «За храбрость». Александрийцы приутихли, кое-кто почесал лоб, позавидовав.

— Но это, ротмистр, все на земле. Все службой егерской. Так?

Валериан согласился.

— А Георгий у тебя первый за гусарскую службу. Потому он самый должен быть дорогой. Ведь так?

— Так! — кивнул Валериан, широко улыбаясь. — Гусарский — он самый должен быть дорогой!

— Я скажу вам, александрийцы: капитан Мадатов седьмого егерского сражался храбро и по праву сделался известен многим и многими же орденами отмечен. Но ротмистр Александрийского гусарского князь Мадатов дерётся совсем не хуже. А может быть, даже лучше!.. Гусары! За нашего друга! За князя Валериана Мадатова! За храброго офицера и достойного человека! Ура!!!

Валериан вдруг почувствовал, что у него почему-то повлажнели глаза. Он часто заморгал, стараясь осушить непрошено подступившую влагу, но его уже обступили вскочившие офицеры, тянулись своими чарками, кричали, обнимали, хлопали по плечам. И он сам кричал, чокался, обнимался... Валериан понял: он со своими, среди своих, рядом с товарищами. И он сделался счастлив...

В сенях Валериан стряхнул снег с кивера и шинели, зашёл в комнату. Поморщился, почувствовал затхлый воздух, знакомые запахи прокисшей каши, перебродившего хмельного, немытого тела. Тряпки, которыми затыкали щели в окне, ещё и задерживали тусклый свет пасмурного декабрьского дня. Темно было в логове, смрадно, душно, тоскливо.

Бутович лежал на раскладной койке в сапогах, в мундире. Только сброшенные рейтузы [26] Походные рейтузы гусары носили поверх мундира. валялись рядом с постелью. На груди штабс-ротмистр держал гитару, лениво перебирал струны, напевал голосом, охрипшим от простуды и пьянства.

Увидев входящего эскадронного командира, он сделал попытку встать, но лишь приподнял голову и тут же уронил её на подушку.

— Здравия желаю, ваше благородие, господин майор! Кавалер Георгия, ну и прочих орденов, полученных...

Мадатов, не отвечая, прошёл дальше и стал перед печкой. Два часа он провёл в конюшне и продрог почти до озноба.

Осенью, перед самым концом кампании 1810 года, наконец-то он получил то, что считал давно заслуженным. Императорским указом он награждался орденом Святого Георгия четвёртой степени, того, что носили на груди, точнее, в петлице. А кроме того за лихую атаку под Батином получил производство в майорский чин и теперь держал под рукой сразу два эскадрона — свой и Осипа Березовского.

Не обошли и других офицеров. Павел Бутович тоже шагнул одной ступенькою вверх, став штабс-ротмистром. Храбрый и добрый Милкович ждал эполеты поручика, но погиб в сентябре во время короткой стычки с шайкой разбойников видинского Мулла-паши.

Зато неожиданно офицерский чин получил вахмистр Фома Чернявский. За храбрость, ловкость, распорядительность и прочие свойства, которыми бывший вахмистр отличался именно в пример многим поручикам и корнетам. Об этом на полковом обеде заявил, подвыпив, полковник Ланской. Ему никто не перечил.

Перед новоиспечённым поручиком унтеры и рядовые тянулись едва ли не больше прежнего, если такое было возможно. Но между собой величали его так же Фомой Ивановичем, поскольку отчество почитали поболее чина.

— Что за городишко, майор! Водки уже почти не осталось, а женщин здесь не было отродясь... Кстати, у нас-то ещё казённая где-то на донышке бултыхается. Не желаете, князь?

Мадатов резко мотнул головой. Он не видел смысла попусту вливать в себя хмельное, расставаясь добровольно с силой и разумом. В офицерской компании он не отставал от других, но пьянствовать без повода не желал. Он приложил ладони к нагревшимся кирпичам и улыбнулся почти блаженно.

— А я допью!

Не вставая, Бутович протянул руку и ухватил за горлышко фляжку.

— Что за страна! — продолжил он тираду, вернув манерку на место. — Что мы здесь делаем?! Ни одной женщины, только грязные ленивые девки. И ни одного толкового доктора! Одни тупые грубые коновалы! Вы не согласны?!

Валериан усмехнулся. Ему было жаль попавшего в беду офицера, но ничего толкового посоветовать он не мог. А значит, и не считал себя обязанным тратить слова напрасно...

— А вы, князь, улизнули! — Ещё более захмелевший штабс-ротмистр погрозил командиру пальцем. — Не поехали с нами. И вот мы втроём офранцузились, а вы, pardon, в том же здоровом виде. Но — как же, прошу прощения, обходитесь, князь? Или женщины для вас — несущественно? А! Я забыл, где мы живём! Может быть, вы по примеру местных бояр увлекаетесь красивыми мальчиками?

Мадатов шагнул в сторону, где, как он помнил, стояло мятое жестяное ведро. Взял рукой за край и выплеснул половину растопленного денщиком снега прямо в лицо разболтавшемуся офицеру.

Тот вскочил немедленно, трезвея от холода, сырости и испуга. Гитара зазвенела возмущённо, ударившись в стену.