Виктор Потиевский - Всадник времени

А неприятель делал то, что и должен был делать. Начал быстро перегруппировывать части не для разовых контратак, а для серьёзного наступления. Вот этого-то и не надо было для двенадцатой кавалерийской. Готовая к наступлению, она не была серьёзно готова к обороне. Это совершенно разные задачи. И барон решил не рисковать. Он принял взвешенное решение. Отдал приказ. И тотчас же все его части двинулись на мост под прикрытием арьергарда — занявшего оборону Ахтырского полка, ну и конечно, артиллерийского дивизиона, гаубицы которого стояли на прямой наводке против готовящихся к наступлению немцев.

По понтонному мосту, который уже оказался под огнём немецкой артиллерии, дивизия была отведена на левый берег на свои прежние позиции.

Чувство глубокой досады переполняло и мозг, и душу барона. Как можно так воевать? Как можно свои личные амбиции и претензии переносить на руководство войсками, на ведение боевых действий? Ведь от этого погибают люди. Тысячи людей. На этот раз, слава Господу, такого не произошло. А могло произойти, помедли он ещё немного с отводом дивизии.

Он сидел за своим рабочим штабным столом в уютном и тихом сельском доме, где располагался его штаб, в километре от мутной и быстрой апрельской воды Днестра. Только вошёл, повесил свой серо-зеленоватый полевой генеральский плащ и сел.

Постучавшись, дверь отворил полковник Поляков.

— Разрешите, Ваше превосходительство?

— Входите Иван Николаевич.

— Вызывали, Ваше превосходительство?

— Давайте, Иван Николаевич, пообедаем. По-моему, самое время.

— Слушаюсь, сейчас распоряжусь.

Офицеры сидели молча. Все понимали состояние командира дивизии. Остроумный тактический ход, влекущий за собой решение задачи, прорыв обороны противника. Который уже был начат успешно, даже с блеском. И чуть было не стал ловушкой для двенадцатой кавалерийской... Все это тоже понимали.

Выпили по рюмке водки. Штаб-ротмистр Пржевлоцкий жевал ломоть чёрного хлеба с тушёнкой, закусывал хрустящим солёным огурцом и, поглядывая на генерала, думал о том, что вот... генерал-майор царской свиты, барон, интеллигент и аристократ, а спит на раскладушке под солдатским одеялом, ест простую солдатскую пищу, идёт в бой впереди. И управляет войсками разумно, смело и осторожно. Потому что знает солдатскую жизнь. Чувствует душу своего войска... Пржевлоцкий чуть не поперхнулся, когда среди тишины раздался звучный голос барона:

— Господа! Выпьем за успех, который всегда будет с нами. А то, что корпусная артиллерия нас не поддержала... Что благодаря этому мы... Я чуть не совершил прыжок... В никуда... Что генерал Келлер не отдал артиллеристам приказа, хотя я дважды посылал нарочного... Он не мог не понимать. Но его артиллерия промолчала... — взгляд Маннергейма стал раздумчивым и сосредоточенным, он как бы ушёл в себя. Будто снова за краткий миг переживал всю трагедию прошедшей и неудавшейся операции.

Все чутко слушали, замерли в ожидании, — что же скажет, какую точку в этом слове поставит генерал?

А он вдруг улыбнулся:

— Да копыто ему в задницу! — И все засмеялись. — За успех, господа!

1917. Декабрь.

Погода стояла слякотная. Тяжёлые тёмные облака низко ползли над городом. Они были рваными, будто ободрались об Адмиралтейскую иглу. Они двигались, хаотичные, подкрашенные синевой.

С утра прошёл мокрый снег, и военный патруль, который шёл навстречу генералу, хлюпал по лужам кирзовыми сапогами.

— Документы?!

— Пожалуйста! — Маннергейм протянул удостоверение, выданное по его просьбе статс-секретарём по Финляндии. Бумага, где было сказано, что он — финн, следующий в Финляндию.

Матрос в кожанке, с маузером в деревянной кобуре на поясе, и два солдата, с винтовками и примкнутыми к ним штыками, смотрели весьма подозрительно на очень высокого, стройного человека в хороших хромовых сапогах и в драповом пальто.

— Вы офицер?! — Матрос смотрел с настороженным недоверием.

— Я — профессор Гельсингфорского университета, из Финляндии.

— Что вы здесь делаете?

— Приезжал в Академию наук по делам. — Маннергейм говорил нарочно с сильно заметным финским акцентом, спокойно. Ему нравилась эта игра. Будучи человеком рискованным, не боящимся опасностей, он шёл на острые ситуации, однако не ради остроты самого риска. Для этого он был слишком серьёзным и ответственным. Но, выполняя свои замыслы, он играючи проходил смертельные опасности.

Прекрасно понимая, что белого генерала этот патруль спокойно может расстрелять на месте без суда и следствия, он, тем не менее, не боялся этих людей. Скорее всего, проверят и отпустят. Наверное, матрос этот знает, что Финляндия несколько дней назад, точнее шестого декабря, объявила о своей независимости. Ну, а если захотят задержать или обыскать, пусть попробуют. Он и не с такими справлялся. Но надо быть осторожным. Матрос ещё не успеет извлечь маузер, как солдаты сработают штыками. Штык солдатский опасное и быстрое оружие. Конечно, когда солдат двое или трое.

Барон прикинул, как он ударит одного, отшвырнёт второго и выдернет из-за пояса свой револьвер... Не хотелось бы выстрелов. Тогда придётся убегать. А он этого не любил. Это как-то... Ущемляло его достоинство. Ну, на всякий случай его пуукко [15] Финский нож. всегда слева на поясе.

Где-то на соседней улице грохнул выстрел. Это упростило и ускорило ситуацию. Матрос тотчас вернул барону удостоверение и, буркнув «проходите!», крикнул солдатам:

— За мной!

Хлёстко шлёпая сапогами по лужам, на ходу щёлкая затворами, патрульные быстро скрылись за углом.

Желание погулять по Петрограду сразу пропало. Он уже неделю был в городе, вечером собирался ехать в Суоми и поначалу думал последний день походить по знакомым с юности улицам, посмотреть последний раз на те изменения, которые происходили, меняя облик города с каждым днём. Сорванные или заменённые вывески на магазинах. Разбитые витрины. Странные плакаты: «Долой буржуев!» или «Женщины — общее достояние!» да и пуще того: «Богатство — враг пролетариата!» Он смотрел на эти идиотские лозунги и поражался: а нищета, что, — друг? А женщина, что, — вещь, домашнее животное? И что значит — «общее достояние»?

Картины города на каждом шагу давали ему пищу для размышлений. Он, изучавший и философию, и психологию, хорошо понимал, отчего происходят бунты и революции. Одни живут, имея всё, другие этого не имеют. И неважно, почему это так. Неимущих причины не интересуют. И безграмотный пьянчуга-дворник грабит своего хозяина — учёного или инженера-производственника. Потому что у того хороший дом, всё есть, и жена красивая. И не только грабят. И убивают из зависти, и насилуют.