Виктор Потиевский - Всадник времени

...Сталин был удивительно спокоен. Его негромкий, неторопливый голос словно был насыщен спокойствием и уверенностью в себе, в своих решениях, в своих делах.

— Сейчас о прежних предложениях не может быть и речи. Они ещё торгуются! Им в октябре давали взамен большие территории! Теперь они не получат ничего. То есть получат мир. И отдадут те территории, которые мы им укажем. Что вы по этому поводу думаете, товарищ Молотов?

— Я думаю, товарищ Сталин, точно так же, как считаете вы. Они, финны, пока не соглашаются, полагают, что наши требования для них губительны, они потеряют крупные территории и важные города. Настаивают, чтобы мы вычеркнули из условий Сортавалу и полуостров Рыбачий на Севере. Таково их мнение сейчас, уже на третьем этапе переговоров.

Сталин, спокойно ходивший до этого, встрепенулся, остановился, повернувшись к Молотову, несколько секунд смотрел на него внимательным взглядом, затем сказал:

— Их мнение никого не интересует. — Однако, несмотря на жёсткость смысла фразы, сказал это очень спокойным и негромким голосом.

Молотов мгновенно смолк, едва Сталин повернулся к нему, выждал, не скажет ли вождь что-то ещё, но Сталин снова двинулся вокруг большого стола для совещаний своим мягким и спокойным шагом.

— Финляндское правительство всё ещё надеется на дипломатическую поддержку крупных держав Европы. Их экс-президент Свинхувуд отправляется в Германию с целью получить такую поддержку от руководства этой страны. Чтобы повлияло на нас.

— Мне это известно, товарищ Молотов. И известно также, что там этого эмиссара просто не примут. Никто из руководства с ним разговаривать не будет. — В негромком голосе Сталина теперь появились нотки вкрадчивости. — А вы, товарищ Жданов, что-либо можете добавить по этому вопросу?

— Только то, товарищ Сталин, что они должны принять наши условия, которые могли бы быть ещё более жёсткими.

— Хорошо. Но и мы должны помнить, что сегодня нам необходимы и люди, и средства для укрепления обороноспособности страны и развития промышленности. Тяжёлой, прежде всего. И эта война, какой бы она не была для нас: локальной, северной, — всё равно отвлекает много сил и средств. Правда, здесь мы испытали себя, свою армию и оружие. И выявили много недостатков. Но это уже сделано. Сейчас нам надо заключать мир с Финляндией.

Сталин, до этого момента пока не куривший свою трубку, взял её со стола, сломал, как обычно две папиросы из коробки «Герцеговина Флор», набил трубку, зажёг, закурил.

Все понимали, что он будет продолжать говорить, поэтому в кабинете его стояла настороженная тишина. Было слышно, даже казалось громким его закуривание, шуршание папирос, зажигание спички. Он затянулся сладким и терпким голубовато-серым дымом и продолжал:

— Они, финны, в значительно более трудном положении, чем мы. У них исчерпаны все ресурсы, и они не могут больше воевать. И людские, и материальные ресурсы исчерпаны. И это понимает их Маннергейм. А правительство ещё не до конца. Но очень скоро и оно поймёт и, бесспорно, примет наши условия. В их армии тоже обнаружилось множество недостатков. Их армия неспособна к большим наступательным действиям. И пассивна в обороне. Она создана и воспитана не для наступления, а для обороны.

Эти-то слова Сталина, сказанные им в марте сорокового, и подчеркнули суть военной политики Маннергейма. Сталин, сам того не подозревая, подтвердил для истории, что Маннергейм никогда не имел психологии агрессора. Ибо агрессор готовит свою армию к наступлению, к завоеваниям. А Маннергейм создавал и готовил сильную армию для обороны своей страны. Прекрасно понимая, что она при такой концепции будет крепко защищать свои границы, но не сможет проводить серьёзного наступления с захватом чужих территорий. Но это и не было ему нужно. Никогда.

— На небольшие выступления, на окружения с заходом в тыл способна финская армия, свои условия они, финны, знают хорошо. Но и только.

Сталин осуждал такую концепцию армии, потому что он не принимал её. Сильный, умный и волевой, он, однако, никогда не был миротворцем. Потому и создавал наступательную армию. Потому и не подготовил мощные оборонительные сооружения и укрепления на западе и юго-западе СССР. Именно поэтому смогла германская армия за несколько дней пройти сотни километров вглубь советской территории. И если бы Гитлер не двинул свои войска на СССР 22 июня сорок первого, то, возможно, немного позже Сталин бы двинул свои. И тогда армия, не очень готовая к обороне, но подготовленная к наступлению, многочисленная и вооружённая, тоже, весьма вероятно, стремительно пошла бы на запад, «освобождая» пролетариат Европы от «гнёта буржуазии».

— Мы не должны забывать, — снова продолжал Сталин, — что у Финляндии сильно развиты целлюлозные фабрики, а целлюлоза это — порох. Фабрики эти дают порох. А порох стоит дорого. У них, у финнов, целлюлозных заводов вдвое больше, чем у нас. У нас — 500 тысяч тонн в год. Но после заключения этого мира мы получим заводы, которые почти сразу же будут давать нам ещё 100 тысяч тонн целлюлозы в год.

Он о чём-то задумался и замолчал, держа трубку в руке, но не затягиваясь. Постоял с минуту. Потом словно вспомнил про трубку, с удовольствием затянулся. Отряхнул спереди свой, защитного цвета френч левой, не совсем здоровой, постоянно полусогнутой рукой, будто ему показалось, что пепел попал на гладкий коверкот френча.

— У них, конечно, мало артиллерии, мало авиации. Хотя капиталы у них есть. Но их во многом выручает опыт их Маннергейма. — Сталин несколько секунд снова помолчал. — Да. Надо заключать мир. Условия им переданы. И всё так пусть и будет. Порт Ханко. Рыбачий. И Выборг. И всё, как там сказано. Теперь это будет около тридцати четырёх тысяч квадратных километров территории. Товарищ Тимошенко!

— Я, товарищ Сталин! — Генерал Тимошенко, командующий фронтом, встал и вытянулся, не выходя из-за стола.

— Пока они не согласятся на наши условия, пока не подпишут документы, продолжайте давить, не ослабевая, а только усиливая это давление.

— Слушаюсь, товарищ Сталин!

— Садитесь, товарищ Тимошенко! Финнов мы, конечно, победим. И невелика заслуга победить маленькую страну, но выводы наши, в отношении нашей армии и вооружения, мы сделаем. Теперь уже многое нам очевидно. У вас нет вопросов, товарищ Куусинен?

Куусинен тотчас встал:

— Нет, товарищ Сталин! Всё ясно.

— Когда всё ясно, это хорошо.

...Атаку отбили. Но бой был тяжким. На позиции, занятые батальоном, были брошены крупные силы русских. Они шли с пулемётами на руках, кидали ручные гранаты. И во время атаки массированным огнём била красная артиллерия по позициям батальона Салмио. Может, что перепутали или так точно рассчитали. Но, пока русские цепи в белых маскхалатах шли по белому холмистому перелеску, разделяющему русские и финские позиции, артиллерия русских накрыла огнём траншеи и блиндажи батальона. Всё вокруг окуталось дымом, озарённым языками пламени.