Виктор Потиевский - Всадник времени

Аэродром Иммола замер. Все ждали высоких гостей. В две шеренги стоял почётный караул. Сверкала начищенная медь военного оркестра.

На высоких флагштоках, трепеща на лёгком летнем ветру, развевалось несколько флагов Финляндии. Рядом с передним, главным, напротив него, как бы в паре с ним, но чуть поодаль, будто и здесь демонстрируя своё особое положение даже в гостях, вяло шевелился под северным ветром флаг третьего рейха.

Свастика в белом круге на красном фоне сама по себе была безупречна, но ветер наваливался на неё, будто нехотя, однако упорно и сильно, и всё время изгибая полотнище, искривлял, искажал изображение символа жизни, но перевёрнутого наоборот [27] Свастика изображает древний индийский знак жизни, солнца, — но перевёрнутый, в зеркальном отражении. .

Короткая травка лётного поля внезапно перестала стелиться под июньским ветром и замерла. Словно напряжение передалось и ей, траве. И деревья в дальней рощице замерли. Как и флаги, и люди.

Всё застыло в ожидании. Даже ветер стих. И в полной тишине звучало грудное и гулкое подвывание моторов и глохло где-то там, в молодом березняке.

Едва смолкли двигатели самолётов, как, замедляя ход, к спускаемому трапу подкатил сверкающий на солнце полированной краской тёмный автомобиль.

Встречать высоких гостей Германии прибыл президент Финляндии Ристо Рюти. Маннергейм был в серой парадной форме и серой пилотке с поперечным тёмным кожаным ремешком через верх. Широкий золотой позумент на стоячем воротнике кителя сходился с двух сторон к Рыцарскому кресту — в центре на шее. Ровно на сантиметр из рукавов кителя выступали белоснежные манжеты рубашки. Сверкающие высокие голенища сапог плотно обтягивали стройные ноги. Тёмный широкий ремень с портупеей был крепко затянут на поясе.

Маннергейм сопровождал президента. Но как главнокомандующий финской армией, был здесь не менее значимой фигурой, чем тот, кого он сопровождал. Держался, как всегда, самостоятельно, однако, не выпячиваясь, с достоинством и умеренной скромностью.

Позже в своих воспоминаниях он расскажет о дальнейшей встрече с гостями в этот день, а о событиях на аэродроме напишет вскользь, не упоминая себя. Может быть, не считая свою персону главной с финляндской стороны на этапе встречи в аэропорту Иммола. А может быть, не желая подчёркивать то, что и ему довелось прибыть к самолёту германских гостей, несмотря на просьбу Гитлера — не нарушать своё расписание и не встречать его в аэропорту.

Элегантный и подтянутый, в строгом тёмно-сером костюме, президент Рюти был почти на двадцать лет моложе Маннергейма, но рядом с ним не выглядел так. Высокий и статный маршал смотрелся намного моложе своих уже зрелых лет.

Они остановились, не дойдя до трапа самолёта десяти метров. Большой и тяжёлый самолёт поблескивал на солнце, выделяясь серебристо-яркими контурами на широком поле аэродрома. Дверца «ондора» открылась, вышли два рослых офицера охраны и замерли по обе стороны на верхней ступени трапа.

Маннергейм знал, что, возможно, прилетит сам Гитлер поздравить его с днём рождения. Именно сегодня, четвёртого июня, ему исполнилось семьдесят пять. Однако он очень сомневался, что канцлер прилетит.

Ему звонил из рейхсканцелярии первый адъютант канцлера генерал Шмидт и сообщил, что фюрер хочет его поздравить. О возможности прибытия фюрера сообщил также германский посол в Хельсинки Блюхер президенту Рюти. Об этом маршал знал. Он был этим сообщением изумлён и обеспокоен. Ожидал трудных переговоров. Но и сомневался. Такое сообщение вполне могло означать, что прилетит кто-то из высших чинов рейха. Может, Геринг, в лучшем случае. Но уж никак не сам.

Но, видимо, у канцлера Германии были свои особые планы на юбилейный день барона Маннергейма — главнокомандующего финской армией. В глубине своего сознания маршал хорошо понимал это и логикой полководца, да и интуитивно чувствовал и осознавал этот интерес, основанный исключительно на стратегии войны.

Он очень многое сделал, чтобы сохранить для Финляндии особое, уважаемое положение в мире среди стран Европы и Америки. И весь мир теперь внимательно следил за степенью участия Финляндии в войне. Об этом маршал помнил всегда. Но, конечно, не это, и даже не его личностное отношение к России как бывшего русского генерала заставляло его занимать в войне больше — выжидательную позицию.

Он не хотел глубоко втягивать в войну свои войска. Не хотел. Опытный генерал русской армии в прошлом, он хорошо знал не только русскую тактику и стратегию, но и психологию русского солдата, его упорство и умение воевать. И он не хотел слишком глубоко втягивать в опасную войну свою армию, свой народ. То, что было сегодня — союзничество с немцами, — было вынужденным и нужным его Финляндии. Чтобы не стоять против грозного противника — огромной военной машины немцев, да и чтобы вернуть свои земли, потерянные в предыдущих войнах — исконно финские — Карельский перешеек, например...

Его мудрость и опыт, его блестящее военное образование и умение, знание дипломатических военных тонкостей, были получены ещё в давние времена, в свите русского императора Николая II. Всё это позволяло ему, не вступая в конфликт с командованием вермахта, уклоняться от ненужных, на его взгляд, для Финляндии действий.

Шёл июнь сорок второго, уже год грохотала война, и почти год длилась жестокая блокада Ленинграда, а финны в этой блокаде не участвовали. Хотя немцы настаивали всё время. Постоянно шли переговоры между штабами и с самим Маннергеймом. Но... и по сей день финляндские дивизии были вдали от Ленинграда. И это была заслуга исключительно его, Маннергейма. Он внутренне этим гордился. Да нет, тут, наверное, подходит другое, более точное слово: был удовлетворён. И при этом умел сохранять хорошие союзнические отношения с Германией.

Конечно, он не хотел втягивать свою армию в Ленинградскую битву. Он и сам столько всего передумал в связи с этим. Да, было очень много воспоминаний, связанных с Петербургом. И служба в свите царя, и генеральный штаб, и город молодости... Многое. Но главным, в конечном счёте, было вовсе не это.

Как полководец, организатор военных действий, глубоко знающий всю их сложность и подоплёку, он хорошо понимал, даже ощущал физически, — какая это мощная мясорубка — битва за такой огромный город, как Ленинград. И он не хотел, не мог допустить свою армию в эту гигантскую мясорубку. И не допустил. Пока...

...Вслед за офицерами охраны секунд через десять в проёме открытой дверцы «кондора» показался Гитлер. Он был в своём безупречном однобортном кителе оливково-желтоватого цвета с маленьким круглым партийным значком на груди слева, привинченном к гладкой и плотной шерстяной ткани кителя под клапаном нагрудного кармана, и расположенным прямо под ним своим неизменным солдатским Железным крестом 1914 года.