Андрей Васильченко - Ярославский мятеж

– Да, господа, это, конечно, непопулярно даже у нас здесь, но необходимо, иначе с нами никто не будет говорить» . О том, что часть руководства восстания была прогермански ориентированными монархистами, в своих воспоминаниях рассказывал генерал Карл Гоппер (на момент восстания – еще полковник). В частности, это относилось к коменданту города генералу Веревкину : «Как-то, когда я выбрал свободную минуту напиться чаю, он подошел ко мне, отрекомендовался казачьим генералом В. и председателем Петроградского союза георгиевских кавалеров. Сначала я подумал, что он предложит свои услуги в нашей работе, и начал придумывать, как отнестись к этому. Но он начал разговор совершенно на другую тему – о бывших делах на фронте и о том, что делается в Москве и Петрограде, немножко поинтересовался нашими намерениями и положением дел в Ярославле, но затем перевел разговор на то, что ему, как представителю Георгиевского союза, очень хорошо известно настроение офицеров в Петрограде, где в настоящее время несколько десятков тысяч офицеров, из которых будто [бы] 90 % придерживаются германской ориентации. Далее он опять незаметно перевел разговор на свои личные дела, рассказывая, что он тут в Ярославле остановился случайно, проездом на Дон, что он человек материально независимый, что хотел бы иметь компаньона для поездки туда сейчас, и два раза упомянул о том, что у него сейчас при себе 30 000 совершенно свободных денег. Меня вызвали по делам, разговор оборвался, и я почти забыл о нем, только впоследствии в разговоре с А.П. [Александр Перхуров] я вспомнил о нем и узнал от А.П., что генерал В. – человек определенной германской ориентации, деятельно работающий в этом направлении» .

И наконец жирную точку в разговоре об идеологическом окрасе «ярославского мятежа» ставит одна из акварелей участника его подавления, самодеятельного художника А. Малыгина. Работа близка по своему стилю к советскому лубку. Она была выполнена в 1926 году и называлась «Славное побоище Красной армии с Савинковым в Ярославле в июле 1918 года». На ней была изображена схватка двух всадников – «красного» и «белого». Поскольку кавалерия во время июльских событий была только у красной стороны, то считать эту работу «историческим документом» не приходится. Впрочем, есть в ней очень интересный элемент – это униформа «белого» всадника, которая явно указывает на принадлежность к забайкальскому казачеству, а флаг точь-в-точь повторяет полотнище Азиатской дивизии барона Унгерна. Отличие состояло лишь в вензеле, у Унгерна это была монограмма МII (1-я Инородческая дивизия имени Его Императорского Величества Государя Михаила II), в то время как на «ярославской» акварели значились латинские цифры, обозначающие «два с половиной». В данном случае автор подразумевал «второй с половиной Интернационал», пугалку, позаимствованную из советской пропаганды середины 20-х годов. Расположенные по углам желтого знамени черные свастики не имели отношения к фашизму: итальянские фашисты этот символ не использовали, а гитлеровские национал-социалисты были еще партией настолько карликовой, что о ней не все слышали даже в Германии. Казалось бы, какая связь между Унгерном и Ярославлем? От волжского города до Забайкалья по меньшей мере четыре тысячи километров. Однако использование флага, по мнению Малыгина, должно было указать на идеологическое родство «белого Ярославля» и Азиатской дивизии, которая в рамках «белого движения» считалась самым радикальным монархическим формированием.

Есть в истории Гражданской войны в России словосочетания, которые, прибегая к нынешней терминологии, можно было бы назвать «популярными мемами», однако, с другой стороны, они как бы вызванные из глубин подсознания отблески архетипов. Вне всякого сомнения, лидерами в этом списке являются «ледяной поход» и «психическая атака». Случавшиеся неоднократно, они оказались буквально воспеты массовой культурой. Хотя наряду с ними были явления, не менее известные, но все-таки не поражавшие своим героическим размахом. Взять хотя бы «баржу смерти». Если внимательно изучать историю гражданской войны, то «баржи смерти» можно обнаружить в Уфе, в Крыму, под Царицыном, в Ижевске, в Сарапуле. Однако все-таки начало мифа о «барже смерти» кроется в событиях, происходивших именно в Ярославле. Надо отметить, что сразу же после захвата города офицеры-добровольцы понятия не имели, что делать с арестованными советскими деятелями и красноармейцами. Подобная «растерянность» привела к тому, что в городе начались массовые расправы и самосуды. Причем, вопреки распространенному в советской литературе мнению, с большевиками расправлялось отнюдь не «озверевшее офицерье», а сами ярославцы. Опасаясь, что этот процесс выйдет из-под контроля, Перхуров распорядился незамедлительно укрыть в подвалах всех арестованных. На 6–7 июля в Ярославле не было какой-то единой «белой» тюрьмы. Наиболее «значимых» заключенных разместили в подвале дома Лопатина, то есть в непосредственной близости от штаба белогвардейцев. Например, об этом вспоминал арестованный в начале выступления член ревтрибунала К. Терентьев: «Что было сил мчались на квартиру обдумать план и всю ночь мечтали, каким способом выбежать к своим, и утром снова попросили явиться в штаб, сопровождая штыками, да еще посадили на автомобиль, только не обоих с братом, а меня одного. Привезли в здание Коммунотдела, представили революционному полевому суду, сидящему посредине большого зала, где и указали, что он член Исполкома, член Революционного Трибунала, а посему применить высшую меру наказания… или запереть куда-либо в подвал, что и было исполнено. Заперли в темный чулан в доме Лопатина, в котором я и находился около семи или восьми суток, без куска хлеба, и только какими-то случайностями потребовался этот чулан под лестницей, кому – не знаю, но отперли и, увидев в нем меня, волокли наверх и здесь дали чашку чаю, кусок хлеба и селедки» .

Аресты производились не только в центральной части города, но и в заволжской, что само по себе затрудняло создание единого центра содержания арестованных. Об этом сообщалось в кратких мемуарах большевика А. Васильева: «С какой радостью и наслаждением объявили они меня арестованным. Я, не имея с собою оружия, принужден был подчиниться. Слышу голос одного из мальчиков: „Ваша власть пала, и вас всех повесят!“ Я молчу, чувствуя, что мои слова бессильны. Иду дальше по направлению к мастерским, попадается женщина. Я заметил, что она от радости происходившего и негодования ко мне решила плюнуть и своей слюной обрызгать идущего арестанта. Привели в мастерские, сначала в заводской комитет, затем раздалась команда: “Веди всех в вагон”. Нас арестованных было уже 15 человек. Ждем… То придет рабочий, скажет: общее собрание рабочих постановило всех освободить, а другой сообщит: всех расстрелять. Наконец, является целая банда вооруженных белогвардейцев. Несколько человек освобождают, а нас 8 человек гонят в штаб на набережную. Там допросы. Насмешки со стороны допросчиков и страшная жажда попачкать руки в нашей крови. Допросили… Ведут дальше в бывший участок полиции. По дороге попадается разъяренная буржуазия, которая кидала палками по нашим ногам, ругая и стараясь с нами расправиться. Пришли, и там допросы производились меньшевиком Абрамовым. Здесь еще строже: за всякое слово в свою пользу получал ответ от белогвардейского офицера: „Молчать, сволочь!“, сопровождаемый ударом приклада в спину. Это было все за Волгой».