Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

– Черт бы вас побрал, какие же вы еще дураки оба, – сказал он. – Ладно, так и быть, рискну, возьму вас, для начала за пять шиллингов в неделю и на всем готовом. Ступайте обедать… Днем у нас много работы.

Не веря собственным ушам, они во все глаза смотрели на отца, потом опомнились и попятились к двери.

– Шон!

Шон остановился, понимая, что все закончилось слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Куда ты его бил?

– Да куда попало, папа, куда смог попасть, туда и бил.

– Это нехорошо, – сказал Уайт. – Надо бить вот сюда, – мундштуком трубки он постучал себе по скуле, – и кулаки надо сжимать покрепче, иначе не успеешь повзрослеть – переломаешь все пальцы.

– Да, папа.

Дверь за Шоном тихо закрылась. Уайт наконец позволил себе улыбнуться.

– А, все равно, хватит с них этого учения, – сказал он вслух. Он зажег спичку, раскурил трубку и выпустил изо рта клуб дыма. – Черт побери, хотел бы я на это посмотреть своими глазами. Эта конторская крыса в другой раз хорошенько подумает, прежде чем связываться с моим мальчиком.

Теперь перед Шоном легла дорога, которая так и звала помчаться в путь. Он был рожден, чтобы бежать, и Уайт Кортни наконец вывел его из стойла, в котором он прозябал, и показал, что и как надо делать. И Шон побежал, ничего не зная о награде, не имея понятия о протяженности пути. И все равно он бежал с радостью, не жалея сил.

Каждое утро, еще до рассвета, он стоял с отцом и Гарриком на кухне, глотал кофе из кружки, сжимая ее обеими руками, и с волнением встречал наступающий день.

– Шон, возьмешь с собой Заму и Н’дути, пройдешь вдоль реки и проверишь, не отбился ли кто от стада.

– Хватит и одного, папа, Н’дути тебе понадобится в бассейне с травильным раствором.

– Хорошо. Постарайся прийти туда до полудня, сегодня мы должны пропустить тысячу голов.

Шон проглотил остатки кофе и застегнул куртку на все пуговицы.

– Ну, я пошел.

За дверью на кухню конюх уже держал для него оседланную лошадь. Шон сунул винтовку в чехол и вскочил в седло, не касаясь ногой стремени. Он улыбнулся Уайту и, тронув лошадь с места, выехал со двора. Еще было темно и холодно.

Уайт стоял у дверей, провожая его взглядом.

«Такой самоуверенный, стервец», – подумал он.

Впрочем, он всегда хотел иметь такого сына и сейчас гордился им.

– А мне что делать, папа? – спросил стоящий рядом с ним Гаррик.

– Так… в загоне для больных есть несколько телок… – Уайт помолчал. – Нет. Лучше, Гаррик, пойдешь со мной.

Шон работал ранним утром, когда солнце еще утопало в дымке, словно ненастоящее, золотистое и мутноватое, а черные тени были длинными. Работал и под полуденным солнцем, взмокший на жаре от пота, и под дождем, и в густом, сером и влажном тумане, волнами накатывавшем с плато, и в короткие африканские сумерки, возвращаясь домой уже затемно. И каждая минута этого труда приносила ему наслаждение.

Он научился распознавать животных, отличать их друг от друга. Не по кличкам – клички давались только упряжным волам, – а по размеру, цвету и клеймам: теперь стоило ему пробежать взглядом по стаду, как он уже знал, какого животного не хватает.

– Зама, а где старая корова с изогнутым рогом?

– Нкози… – Зулус уже не звал его, как прежде, «нкозизана», то есть «маленький хозяин». – Нкози, вчера я отвел ее в загон для больных, у нее в глазу завелся червяк.

Болезнь животного Шон умел распознавать еще до того, как она начиналась. Первый признак – как животное двигалось, как держало голову. Он освоил, чем их лечить, как за ними ухаживать. Личинку мясной мухи – лить керосином на рану, пока они не посыплются, словно зерна риса. Офтальмию – промывкой глаз раствором марганцовки. Сибирскую язву и эмфизематозный карбункул – пулей, а труп немедленно сжечь.

Первого теленка он принимал под акациями на берегу Тугелы, один, до локтей закатав рукава рубахи и с неприятным ощущением скользкой, как мыло, грязи на руках. Потом уже, когда Шон смотрел, как мать облизывает теленка, а тот стоит, пошатываясь от каждого прикосновения ее языка, у него перехватило дыхание.

Его неуемной энергии хватало на все, и всего было мало. Работал он просто играючи.

Шон тренировался в верховой езде. Умел на полном скаку спрыгивать с лошади, бежал рядом и снова вскакивал в седло, потом повторял то же самое с другой стороны; на полном же скаку мог встать на седло в полный рост и вдруг, быстро расставив ноги, снова шлепался на лошадиную спину и на ощупь безошибочно находил ногами стремена.

Упражнялся в стрельбе из винтовки и уже со ста пятидесяти шагов мог попасть в бегущего шакала, пронзая тяжелой пулей посредине его небольшое, не больше фокстерьера, тело.

Частенько оставалась работа, которую приходилось делать за Гаррика.

– Шон, что-то сегодня я себя плохо чувствую, – бывало, говорил тот.

– Что такое?

– Да нога все болит, ты же знаешь, вечно ее натирает, когда я езжу верхом.

– Ну так дуй домой.

– Папа сказал починить ограду вокруг второго бассейна с раствором.

Мужественно улыбаясь, Гаррик наклонялся в седле и тер ногу.

– Ты же на той неделе чинил ее, – удивлялся Шон.

– Чинил, да проволока почему-то опять провисла.

Странное дело, что бы ни брался чинить Гаррик – все снова быстро ломалось.

– У тебя кусачки с собой?

Гаррик с готовностью лез в седельную сумку и доставал кусачки.

– Ладно, я сам починю, – говорил Шон.

– Черт возьми, спасибо тебе, брат. – И, поколебавшись, Гаррик добавлял: – Не говори только папе, хорошо?

– Нет, конечно, ты же не виноват, что у тебя болит нога.

И Гаррик ехал домой, тихонько крался в спальню и спасался от действительности с Джимом Хокинсом на страницах «Острова сокровищ».

Благодаря работе к Шону пришло и новое ощущение жизни. Когда дожди оплодотворяли землю и из нее появлялась зеленая трава, а на плато наполнялись водой все низинки, это уже свидетельствовало не только о начале сезона, когда птицы вьют гнезда и в Бабун-Стрёме лучше клюет рыба. Теперь это значило еще и то, что пришла пора отгонять стада из долины; что животные в гуртах, приготовленные на продажу в Ледибурге, нагуляют жирок; что закончилась еще одна зима, земля оживает снова и будущее сулит новые надежды. Такое новое ощущение жизни распространялось и на скот. Это было крепкое, почти первобытное чувство хозяина.

День клонился к вечеру. Шон сидел на лошади и сквозь деревья смотрел на небольшое стадо, растянувшееся по широкой низине. Животные паслись, опустив голову и лениво помахивая хвостом. Между Шоном и стадом бегал теленок: рожденный три дня назад, он был все еще светло-коричневой масти и нетвердо стоял на ногах. Малыш вовсю испытывал силы пока не очень послушных конечностей, неуклюже выписывая круги по низкой травке. Из середины стада замычала корова, и теленок сразу застыл на месте в ожидании, нелепо расставив ножки и подняв уши. Шон улыбнулся и подобрал поводья. Пора двигаться к усадьбе.