Алексей Воронков - Марь [litres]

Он не договорил, потому что в этот момент они услышали у входа в палатку чьи-то голоса.

– Смена пришла, – негромко проговорил Аноха. – Пустолякова сменили.

– Эх, сейчас бы пошабить… – раздался из-под одеяла мечтательный голос Шепелявого. – Обкуриться бы, говорю, чиры и забыться… На крайний случай чифирку заварить.

– А где ты сейчас чихны найдешь? – ухмыльнулся Гузя. – Была у Гиви чуфа и вся вышла. Сам прошлый раз проверил, когда мы бузака замутили и этих сук, – это он про сержантов, – повязали.

– Скучно… – заключает Аноха. – Скучно, говорю, живем… Хорошо хоть Серый пришел нас потешить.

Они смеются.

– А может, мы его пропишем по всем правилам? – вдруг предлагает Шепелявый, который, почуяв, как палатка наполняется теплом, высунул из-под одеяла свой нос.

– Точно! Коль пришел к нам – значит, прописаться должен, а, что скажешь, Аноха? – спрашивает главаря Гузя.

– Ладно, не будем… Он ведь у нас вольный, – говорит тот.

– Тогда давай хоть в чмок с ним сыграем, – предлагает Шепелявый, и братва гогочет.

– А что такое чмок? – спрашивает Димыч.

Те снова в смех.

– О, это интересная игра такая… Когда-нибудь мы тебя научим, – говорит Аноха.

Позже Димыч узнает, что чмок – это камерная игра с осужденным новичком, которому завязывают глаза и заставляют что-то искать, при этом подставляя к его лицу задницу, половой член или просто фигу, которые он должен целовать.

…Мирно потрескивали в печки дрова, навевая добрые мысли. Даже Аноха, этот вечно взведенный курок, растаял в тепле и поведал пацанам о своей непутевой жизни. Рассказал, как он голодал в детстве, как мать, от которой ушел муж, не могла свести концы с концами, пытаясь прокормить четверых своих чад. Как он, Анохин, ее старшенький, чтобы чем-то помочь ей, начал играть в «чику». Но что «чика» с ее копейками? Пошел вместе с такой же, как и он, голодной шпаной воровать. Вначале они крали на городском рынке, потом перешли в гопники и стали отбирать на улице сумочки у дам. Их поймали…

Первый раз Аноху пронесло – его лишь пожурили в милиции. Но второй привод оказался роковым – его отправили в детскую колонию. Вышел он оттуда уже сформировавшимся бычарой, у которого было одно только желание – мстить всему белому свету за свое поруганное детство. И он мстил… Он сошелся с городскими блатными и стал жить по воровским законам. Красть он теперь уже не крал – работал по-крупному. Налеты, разбои, грабежи – вот это было его. Теперь он уже не страдал от безденежья. Стал хорошо одеваться, да и жрал от пуза. И маманю свою не забыл. Нарядил ее, накормил, сказал, что так теперь оно и будет всегда. Однако просчитался – взяли его. Был суд, дали срок. Правда, отсидел он немного – попал под условно-досрочное освобождение. На воле снова взялся за свое – и тут же оказался в тюрьме. В этот раз пришлось отсидеть от звонка до звонка. Теперь вот сетует на то, что мало ему дали. А так бы и служить не пришлось. Всего-то год оставалось до двадцати семи, после которых в армию уже не брали.

Не отстал от Анохи и Шепелявый, который под общее настроение тоже разоткровенничался. У того похожая с главарем биография: и отца у него не было, и голодали они вечно с сестренкой, и мать тянулась на них из последних сил. Только сел он не за воровство и не за разбой – пацанов порезал на танцах, да так, что один богу душу отдал.

А вот Гузеев попался на квартирной краже. Говорит, брат выдал: слишком, мол, честным оказался. Но Гузю толкнул на преступление не голод – у него была полная семья, и жили они в относительном достатке. Его чира сгубила. Пацаном еще пристрастился к ней, а она ведь денег стоит, при этом больших. А где такие деньги возьмешь? Только если грабанешь кого… Ну вот и тюрьма…

Под общее настроение расслабился и Димыч, которому тоже было что рассказать. Единственным больным местом у него была Веруня – вот о ней он и толковал.

Спать уже не хотелось. Да и что ложиться – с минуты на минуту должна была прозвучать команда «подъем». А она и для арестованных смысл имела. Им тоже придется выходить на мороз, делать зарядку, а потом чифанить чем бог послал и идти вместе со всеми на работу. Только конечно же под конвоем. Так теперь каждый день.

– Ты точно бежать решил? – неожиданно прервав мирное течение беседы, спрашивает Серегина Аноха. Где-то уже на востоке занимался рассвет, и стенки палатки чуть просветлели.

– Да не знаю я… – уже с некоторым сомнением в голосе произносит Димыч. – Вначале хотел, а сейчас… Вы ж сами сказали, что не дойду…

Аноха помолчал, что-то, видно, прикидывая в уме.

– Смотри, а то ведь потерять можешь свою кралю…

– Что ты имеешь в виду? – тут же насторожился Серегин.

– Ну ты же сам сказал, что тебе сон приснился… А сны ведь сбываются – ты разве этого не знаешь?..

Он давил на больную мозоль Серегина. Психолог, с усмешкой подумал Димка, однако возникшая в нем не вдруг тревога теперь не отпускала его.

– Ну а тебе какое дело до меня? – неожиданно спрашивает он Аноху. – Побегу я, не побегу – тебе-то что?

Нет, не знал Серегин, какие в тот момент мысли роились в голове Анохина. А тот уже прикидывал, чем этот парень может помочь ему и его дружкам, которые, в отличие от него, давно уже решились на побег. Теперь только ждали подходящего случая. Однако они плохо знают тайгу. Им что она, что звездное небо – одинаково. И там, и там заблудятся. А этому приходилось и раньше работать в тайге. Значит, кое-что знает про нее. Глядишь, и выведет к жилью. Вот и нужно его подбить на побег…

– Да мне что, мне от тебя ничего не надо… – произнес Аноха. – Просто тебя жалко… Слушай… – неожиданно говорит он ему. – А может, и нам с тобой бежать, а? Вместе как-то веселее. У нас ведь тоже там… – он кивает куда-то в сторону, – свои дела имеются… И мамаши нас ждут, и братишки с сестренками… А тут мы подохнем, понимаешь? Еще неделя-другая – и все… И не видать тебе никогда своей крали. А это несправедливо…

Димка дуреет от этих слов.

– Бежать, говоришь?.. Ну давай, побежим! – в каком-то диком порыве чувств произносит он.

– Тс-с… – прикладывает палец к губам Аноха. – Только не надо так громко… Еще какая-нибудь сволочь услышит – считай, все пропало…

– Давай побежим… – уже тише повторил Серегин, чувствуя, как его одновременно охватывает и радость надежды, и смятение.

Блатные повеселели – им нравился этот разговор.

– Ну вот и ладненько… – проговорил Анохин. – Только смотри, парень, не проболтайся кому. Ты понял меня? – Димыч кивнул. – Ну а теперь слушай меня внимательно… – он делает небольшую паузу, видимо, решая, с чего начать. – Сам знаешь, дорога дальняя, так что надо подумать, что нам с собою взять…

– А что тут думать! – неожиданно входит в раж Серегин, но тут Аноха вновь шикает на него: дескать, потише, фраер, не забывай, где мы находимся.