Алексей Воронков - Марь [litres]

Ну а арестованных с этого дня придется постоянно держать взаперти, подумал Грачевский. А то еще снюхаются с беглецами, и тогда они вместе могут такого натворить!..

Алгис был родом из-под Каунаса. Несколько лет назад Грачевский ездил с родителями по турпутевке в Литву и помнит те места. Его еще тогда сильно удивили настроения тамошних жителей. Бывало, спросишь прохожего о чем-нибудь по-русски, а в ответ тишина – будто бы и не слышат тебя вовсе; в магазине та же история: публика тебя сторонится, а продавец даже не взглянет в твою сторону, когда обратишься к нему. Вот гады, возмущался Володькин отец. Я, понимаешь, кровь за них здесь проливал, а они…

Да, эти края хорошо были знакомы старшему Грачевскому. Перед самым концом войны именно под литовским городом Шяуляем он получил тяжелое ранение, отчего до сей поры волочит ногу.

Что же происходит? – удивлялся Володька. Мы-то ведь к ним по-хорошему. Ситуацию прояснил тогда его дядька, который жил в Вильнюсе, в городе, где подобного не было, потому как там кроме литовцев было полно русских, поляков и евреев. Это, говорит он Володьке, оттого, что здешние люди после войны не приняли советскую власть и боролись с ней до конца. Слышал, мол, про «лесных братьев»? Да слышал он, слышал, только все равно ему было дико видеть, как одни люди ненавидят других. Ведь не в казармах живут, не в тюрьмах, и в магазинах у них всего полно – не то, что в России. А ведь питаются-то с общего стола. Нет, ничего не понял тогда Володька. А мы вас в Литву свою не звали, позже услышит он слова гида, которого тоже, как и этого беглого, звали Алгис. Туристы ему: как, мол, вам не стыдно – вы же тут лучше нас живете. Что вам еще надо? Свободы! – говорит. От кого? – не понимают гости. От вас… Ну так уходите! А тот: ну а кто нас отпустит?..

Вот такая карусель получается. Вроде живем в едином дружном государстве, а тут на тебе… Странно…

А может, и этот Алгис из тех же колючих и непримиримых? Яблоко ведь, как говорится, от яблони…

У литовца тоже были свои думы. Он боялся за свое будущее. Пытаясь прогнать тяжелые мысли, он перелистывал в памяти картины недавнего прошлого.

…Дождь. Какой уж день… Лето проходит, а он все льет и льет. Дома в деревне отсырели и почернели. И тут вдруг выглянуло солнце. Дед Альфредес, увидав на солнечной прогалине в лугу бабочек, кричит ему: «Алгис, Алгис! Ты посмотри, какое чудо!..» Алгис бежит смотреть. Спотыкается, падает, снова встает и бежит. Он хочет увидеть чудо! «Где, где бабочки?» – кричит.

Ему лет пять, а может, шесть – не больше. Он еще только-только начал познавать мир, и ему все интересно, все в радость. Ну а старик-то что так радуется? Ведь он давно познал этот мир и понял, что радости в нем все призрачные. А может, в том и заключается смысл нашей жизни, когда, познав все мерзости бытия, человек под конец снова, как в детстве, начинает испытывать от этой жизни восторг? Или это потому, что в старости наш рассудок слабеет, и мы вновь превращаемся в детей?..

Покойный дед Альфредес был человеком добрым. Муху, как говорится, не обидит. Бабушка умерла еще до рождения внука, и тот жил вместе с ними в новом доме, который построил отец Алгиса Юозас в болотистой низине. Старик говорил ему, чтобы он нашел участок повыше, но тот уперся: нет, мол, хочу в стороне от мира.

В отличие от Альфредеса, сын его был хмурым и нелюдимым человеком. Это все оттуда, из леса… После того как прогнали немцев и в эти края вступили русские, он ушел вместе с деревенскими мужиками в лес. Кто-то сказал, что Сталин не пожалеет никого, кто был под немцем, что он лишит семьи их домов и земли, – вот они и трухнули. Людьми-то были не особо грамотными – поле ржаное было всю жизнь их основной грамотой, – решили послушаться других. Года полтора они тогда партизанили своим отрядом. Жили в сосновых лесах в районе игналинских озер. Оттуда и делали вылазки. Тракай, Бирштанас, Паневежис… Чуть ли не всю Литву облазали на карачках, убивая активистов и военных. Ох, как за ними охотилась власть! Будто бы за волками какими. Буквально по следам шли, но до поры им везло. А тут вдруг окружили в лесу и перещелкали, как воробьев. Кто в живых остался, того потом кого в лагерь отправили, кого под «вышак». Юозасу дали тогда десять лет, которые он отсидел почти от звонка до звонка. Вернулся худой, злой и молчаливый. С тех пор слова было трудно из него вытянуть. Отец ему: эх, мол, дурачок ты дурачок! Неужто тебе под немцем хорошо жилось, что ты пошел против новой власти?

Но Юозас не слышал отца. Он по-прежнему ненавидел эту власть. И многие соседи ее ненавидели. Вслух ничего не говорили – везде были уши. Ведь вон их сколько активистов-то развелось! Так что переживали все в себе и ждали новых времен. Вот и дети, глядя на них, бычились. Дескать, несвободно живем… В общем, если в Куйбышеве, откуда был родом Грачевский, или же там где-то во Владивостоке люди думали о том, как бы скорее построить коммунизм, там, на небольшой речке Нярис, где жила семья Алгиса, все было по-другому. Хотя жизнь есть жизнь. Тот же Юозас, несмотря на идейные разногласия с властью, изо всех сил старался, чтобы в семье был достаток. Поставив дом в низине, он поднял двор с огородом, завел пасеку и кой-какую животину – две коровы, птицу, несколько свиней… Даже голуби у него были.

В колхоз работать не пошел – стал жить со своего хозяйства. Ну живность там, огород – это одно, но он еще сумел урвать у коллективщиков клок земли, где стал выращивать рожь. Собрав урожай, он выгонял свой небольшой «трофейный» тракторишко, что еще остался от какого-то немецкого помещика, на стерню и делал глубокую вспашку, после чего засевал клин озимыми. Так и жил, так и растил троих своих сыновей, старшим из которых был Алгис. Когда те подросли, помогать отцу стали. Алгис даже трактор выучился водить. На нем он и свою невесту Дайну, когда отец не видел, катал. А так бы тот не позволил. Нет, не соляры ему было жалко – девчонка ему была не по душе. А все потому, что председательская дочка, что отец ее готов был за партию пасть любому порвать. Тоже идейный был, только с другой стороны. Вот и приходилось влюбленным встречаться тайком. Ведь и батька Дайны косо смотрел на Пятраускасов. Мало того что Юозас – бывший бандит, он еще и в колхоз не стал вступать. Короче, контра, ну а у таких никаких перспектив нет. А посему и дочке нечего водиться с отпрыском этого Юозаса.

…Мерно стрекочет движок трактора. Юозас сам его довел до ума. Оттого и надежен он в работе.

В кабине двое – Алгис и Дайна. Счастливые, как бывают счастливы еще не познавшие ничего худого в жизни люди. Однако нет-нет да глянут на дорогу: а вдруг покажется тарантас Юозаса, запряженный молодым рысачком Марсиком. Тогда все, тогда врассыпную. До ближайшего леса рукой подать, а можно с разбегу и в реку… Красивые тут места. Леса, перелески, ручьи, озера… А еще эти ухоженные хлебные поля, луга, засеянные кормовыми травами, и повсюду ровные дороги, иные из которых даже покрыты асфальтом. Не уголок, а вкусная картинка с тревожащими душу запахами счастья.