Ольга Елисеева - Белый ворон

Умывшись из колодца в центре двора, графиня не стала возвращаться к мужчинам. Взяла на первом этаже свою шляпку, мантилью и выскользнула на улицу. У неё на бумажке был записан адрес доктора Штольца, того самого немца, который лечил Михаила. Лиза храбро наняла гондолу на пристани и отправилась на его поиски. Её визит к врачу занял полтора часа. Вернулась женщина уже после обеда, когда Раевский давно ушёл, а муж потерял терпение.

— Сударыня, — встретил он её весьма недружелюбно, — разве я обязан развлекать вашего кузена? Тем более отчитываться перед ним, куда подевалась моя жена? Вы выставили меня в нелепом положении!

Против ожидания Лиза ничуть не смутилась и даже как бы пропустила упрёки мимо ушей. Она села у стола и начала мизинцем вращать блюдечко вокруг своей оси. При этом по её лицу блуждала такая светлая улыбка, какую муж видел только в минуты особого удовольствия.

— Я ездила к доктору Штольцу, — сказала она.

— Одна? — поразился Михаил.

— Не перебивай меня! — отчего-то взвилась графиня. — Так вот, он сказал, что мы можем путешествовать ещё месяца четыре, ничего не опасаясь. Потом нужно поосторожнее выбирать кареты. А к декабрю я должна быть уже в России.

— Почему? — Воронцов сегодня решительно не понимал жену.

— Да потому, что рожать я собираюсь дома у мамы, ваша недогадливость! — Лиза просияла и снова ушла в себя, сосредоточившись на каком-то неведомом ему внутреннем блаженстве. — И умоляю, Миша, без назиданий. Мой кузен выбрал крайне неудачное время для визита.

Смысл сказанного не сразу дошёл до графа, и молодой женщине пришлось дважды повторить: «У нас будет ребёнок», — прежде чем муж уместил в голове эту мысль. От недоверия он перешёл к радости, а потом к панике, полагая, что они с женой могут и не доехать до России.

— Всё это не так скоро, — устало вздохнула Лиза. — Я пойду прилягу. Ты не находишь, что Александр поглупел? Все вокруг заняты делом, а он в игрушки играет.

С этими словами графиня удалилась, а Михаил остался в недоумении. Кто эти «все», занятые делом? Уж не они ли с Лизой? Он подошёл к столу, машинально допил холодный чай из чужой чашки и побрёл вслед за женой в спальню, потому что не мог сейчас оставаться один. При этом в его мозгу крепко засела мысль, что супруга намеревается подарить ему наследника чуть ли не нынче вечером.

Тройка застыла перед флагштоком, и стоявший в ней седоусый фельдфебель громко обругал смотрителя, нерасторопно кинувшегося к шлагбауму.

— Ужо тебя граф взгреет, Ипатыч! С вечера, что ли, зенки залил? Не видишь, кто едет?!

Начальник станции, чиновник не ниже двенадцатого класса — действительно сонный, со спитой рожей, в засаленном сюртуке и некоем подобии колпака, подвязанного на лбу ленточкой, самолично ринулся поднимать полосатую орясину.

— Дык, Яков Гаврилыч, не видать издаля, что ты собственной персоной валишь! — сипел он. — Грешник, не разглядел! Не изволь графу докладывать... А я тебе бражки нацежу. Трёхведёрный штоф поспел. Истинно, ржаной скус, с гречишным семенем... Яков Гаврилыч, ну вот те крест, не по злобе!

— Ну тебя, — отвечал фельдфебель, разглаживая усы. — Как учует его сиятельство, что от меня твоей сивухой за версту несёт, сейчас велит в холодную. Он этого не любит. Пропущай скорей. Сам знашь, какое наше дело. Поспел — молодец. А промешкал — полный П...Ц.

Тут фельдфебель сморгнул, глянув на седоков. Всё же господа были в чинах немалых. И хоть везли их в Грузино, чисто на погибель, выражаться «по матушке» при старших офицерах было не с руки. Однако их милости сидели, точно пыльным мешком стукнутые. Нахохлившись и едва ли не прижавшись друг к другу. Один невысокий, широкоплечий, смуглый, на манер цыгана. Сразу видать, не наш. Другой — рябой, длинный, как слега, — русский. Оба штабные, но не Главного штаба — без золотого канта на воротнике и обшлагах. У того, что повыше, на правом плече адъютантские аксельбанты. Сукно мундиров лёгкое, не по здешней погоде. На левом рукаве нашиты запылённые белые лоскутки. Что за птицы? Из каких краёв пожаловали? Почему переведены служить в поселения? У иных седоков всю подноготную за дорогу выведаешь. Под весёлый разговор проскачешь двести вёрст — глазом не моргнёшь. Но эти, казалось, отгорожены от всего света. Молчали. Не подступиться.

Гаврилыч изредка поглядывал на них и сдержанно крякал в кулак. Стало быть, отлетались, соколы. Будет вас ястреб бить да клевать. Пока ни единого пёрышка не останется.

Как все из поселений — солдаты ли, офицеры ли, чиновники, без разницы — фельдфебель Яков Протопопов остро ощущал границу меж «своими» и «вольными». Теми, кто гулял, в ус не дул где-то в остальной части империи, за шлагбаумами и рогатками, знать не зная о том, каково оно в линиях. Расторопный, точный в исполнении, ещё в Гатчине превзошедший фрунтовую науку, Протопопов слыл любимцем Аракчеева. И трепетал своего графа, аки лист бури. Какие бы чины ни носили его попутчики, какими бы орденами ни погромыхивали и послужными списками ни шуршали, он, старый пёс, смотрел на них высокомерно и жалостливо, как на неразумных детей. Ибо видел такое, чего этим молодцам в страшном сне не приснится. Хоть бы и прошагали они от Тарутина до Парижа.

— Ваши высокоблагородия, — обратился Протопопов к седокам несколько фамильярно, — гляньте-ка на флагшток. Штандарт его сиятельства приспущен. Значит, нынче он принимать не изволит.

Чёрный поморщился, как если бы разворачивавшиеся по обеим сторонами дороги картины царапали его по глазам наждачной бумагой.

— Что же нам, любезнейший, поворачивать обратно в Питер?

Это был бы выход. Седоки уже подозревали, что, въехав на территорию поселений, они нескоро смогут их покинуть. Если вообще смогут. Потому-то и не хотела белая кость служить в линиях, что оттуда именным указом запрещено было выходить в отставку. Разве свезут тебя вперёд ногами. Или же в железах в Шлиссельбург. Переводам в другие места офицеры не подлежали. Могли, конечно, по болезни уволиться. Но коли выздоравливали и снова просились на службу, то возвращались обратно в линии — никуда больше. Их строжайше запрещено было брать в армию или на статские должности. Точно клеймо ложилось на лоб человека, ещё вчера такого же, как все.

О неразглашении увиденного давали подписку. Для посторонних поселения были закрыты. Реестры отъезжающих из столицы в сторону Новгорода государь просматривал сам. Сам же и визировал разрешение. За Чудовом начиналась другая земля, как бы выключенная из остальной империи. Не поднадзорная губернаторам, не проницаемая для судебного и полицейского начальства. Простой человек, едучи путём-дорогою, натыкался на вешки, знаменовавшие границы царства Кощея Бессмертного, и скорёхонько сворачивал в сторону. Не ровен час, вылетит из-за леса шестиглавый змей и утащит в линии...