Ольга Елисеева - Белый ворон

Ноздри великой княгини возмущённо затрепетали. Ей, дочери прусского короля, не позволили остаться лютеранкой, ибо в России все жёны великих князей — православные. А какая-то польская побирушка из собачьей глуши настаивает сразу и на свадьбе, и на латинстве!

— Огромное счастье, — между тем говорил Александр Павлович, беря невестку за другую руку, — что твоя супруга, Николя, проявила ангельскую кротость и сменила веру. Ведь ещё ни одна из наших цариц не была чужого исповедания. Народ бы этого не принял.

— Государь, вы говорите непонятные вещи, — произнёс великий князь. — Я теряюсь в догадках.

— Мы с Константином всё обсудили, и оба считаем, что рождение у вас наследника — благословение Божие. Ни у меня, ни у него нет детей. Некогда, очень давно, мы, хоть и помимо воли, приняли участие в страшном грехе. Господь покарал нас. Но Его милость была настолько велика, что вас с Михаилом проклятие не коснулось. Вы продолжите наш род. Константин никогда не хотел занимать престол. И ныне решился подписать все формальные бумаги об отказе от наследования. Я смотрю на вас, Николя, как на свою опору. Вам и хочу передать корону. Это должно случиться гораздо раньше, чем вы полагаете. Ещё при моей жизни. Я намерен венчать вас на царство и удалиться от мира. Я смертельно устал.

Шарлотта услышала, как тяжело дышит муж, подняла на него глаза и увидела, что тот готов разрыдаться.

— Как вы можете говорить об отречении? — через силу выговорил Николай. — Вам едва за сорок. В Европе почти все монархи старше вас. И никому в голову не приходит...

— То-то и плохо, что не приходит. — Александр Павлович взял брата за плечо. — А недурно было бы некоторым потесниться. — Он ободряюще улыбнулся. — Я знал, что растрогаю вас. Не плачьте. Всё свершится не так скоро. Может быть, в течение десяти лет. Я дам вам время подготовиться.

— Но Константин...

— О нём не беспокойтесь. Он всё решил.

Вероятно, такой разговор следовало затевать на сытый желудок. Потому что после услышанного великий князь с женой куска проглотить не могли. Что же до государя, то он в течение всей трапезы старался утешить и взбодрить их. После его ухода супруги остались наедине. Шарлотта снова взяла мужа за руку.

— Быть может, теперь, когда его величество сказал, что у него нет детей, вы наконец поверите...

— А быть может, всё дело в вас и вашем ребёнке? — с неожиданным холодом отозвался Николай. — Мой брат любит выставлять меня дураком. Посмотрим, что из этого получится.

Солнце приходило на второй этаж раньше, чем на первый. Оно било в правое окно спальни, не защищённое плющом. Тогда как слева на галерее ещё царили блаженная тень и дремота. Михаил, привыкший вставать рано, нарочно ложился справа, отодвигая соню и лентяйку Лизу как можно дальше от лучей. Она пробуждалась, когда муж уже успевал умыться и прогуляться пешком по окрестностям, сходить на рынок и принести корзинку фруктов. Ставил ей на кровать глубокую глиняную миску с персиками или виноградом, садился напротив и наблюдал, как жена набивает рот тугими продолговатыми ягодами, а сок течёт у неё по подбородку. Потом начинал вытирать ей рот салфеткой или слизывать сладкую кровь плодов. Губы у Лизы были тёмными и липкими, так что поцелуй становился неизбежен.

Извозившись с ног до головы, они вместе шли умываться. Лиза зачерпывала разогретую воду из кадки целыми горстями, лила мужу на грудь и охотно подставляла свои плечи под его мокрые руки. Брызганье занимало их не меньше, чем поедание фруктов. И заканчивалось обычно тем же — возвращением в постель. Теперь Михаил нёс жену на руках и ухмылялся, глядя на неё сверху вниз.

Так они прожили три недели, изредка выезжая посмотреть то Верону, то Падую, то просто прокатиться в двуколке. Обратно в Венецию Воронцовы вернулись лишь накануне карнавала. Лиза раз десять предлагала не ехать, опасаясь за здоровье мужа. И раз десять он отказывал, понимая, как ей хочется увидеть настоящее чудо света — праздник масок на воде. На этот раз они наняли палаццо Моретта. Вернее, пять комнат на втором этаже. И вот здесь-то за пару дней до праздника им нанёс визит проезжавший через Серениссиму Раевский. Его приход не был приятен ни одному из супругов. И оба блестяще это скрыли. Во всяком случае, поначалу.

На правах родственника Александр явился к ним в дом. Он понимал, что в присутствии Лизы граф не осмелится выставить его или даже упомянуть об их прощальном разговоре. Благопристойность будет соблюдена. Раевский говорил себе, что хочет посмотреть, какова графиня после свадьбы, и насладиться её прекрасно маскируемым несчастьем. На самом деле ноги сами понесли его к мраморным ступеням Моретта, едва только он услышал: Воронцовы здесь. Это произошло до такой степени против воли, что Александр был противен сам себе.

За последние месяцы он сильно изменился. Отпустил баки, как у лорда Байрона. И тёмные кудри до плеч, которые ему чрезвычайно шли. Расстался с формой, носил мягкий редингот и, как подобает революционеру, чёрный шёлковый галстук, небрежно повязанный большим узлом под самым подбородком. Через плечо у него был перекинут клетчатый шотландский плед-скатка, в меру пыльный и пахнущий дымом от ночёвок в горах. А безупречно белая накрахмаленная рубашка была перетянута в поясе широким кожаным ремнём с кармашками для патронов.

Кузен имел вид настоящего вольного стрелка. В отличие от Бенкендорфа, граф не знал, что Раевский примкнул к карбонариям, и смотрел на его выходки как на фрондёрство. Однако вынужден был терпеть ради жены. Которая повела себя уж совсем странно. Сначала она оставалась вместе с мужчинами, принуждённо улыбалась и разливала чай, слушая рассказы Александра об Италии, полные многозначительных умолчаний. Ведь он как-никак перешёл в лагерь бунтарей, о чём кричало все его одеяние, пока язык готовился быть вырванным из гортани за одно лишнее слово.

Раевский сидел напротив графской четы и от души забавлялся произведённым впечатлением. Он их смущал, был явно не к месту и приписывал такую реакцию своей откровенной политической браваде. Хвалил образ правления в федеративной республике Великая Колумбия, решимость испанских колоний поддержать революцию в метрополии и тут же отложиться. Называл короля Фердинанда дураком. Михаил крепился. Лиза то опускала глаза в пол, то отчаянно кусала губы и, казалось, вот-вот прыснет со смеху. Её не занимали политические разговоры. Она поглядывала на кузена и не могла взять в толк, чем восхищалась в нём совсем недавно? На её взгляд, Александр нёс чушь.

На фразе гостя:

«Полагаю, скоро Италия покажет Европе пример истинной вольности...» — Лиза вскочила с места и, на бегу уронив мимолётное извинение, бросилась из комнаты. В коридоре она едва успела добежать до лестницы, где её скрутил пароксизм. Присев на корточки и вцепившись руками в деревянные перила, она сотрясалась всем телом до рези в животе. Графиня не сразу поняла, что плачет. Что у неё истерика: слёзы, хохот и икота одновременно. Тут женщина ощутила, что к горлу подкатывает тошнота. Она поспешила спуститься в каменный внутренний дворик, добежала до керамического желоба, отводившего дождевую воду в канал, и её вывернуло наизнанку. Одним чаем и размокшим крошевом печенья. Она сидела, согнувшись, вытирала губы пальцами и не понимала, чем отравилась. Потом у неё заломил низ живота, и Лиза вспомнила, что задержка составляет уже более трёх недель. Над этим стоило задуматься.