Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

— Да, да, я понимаю вас, Ваше Величество, — только и оставалось твердить Годою.

— Пусть все эти крестьяне на этот год даже и не думают приступать к работе. Да и в будущем тоже. Да и вообще никогда больше пусть не пашут землю. Скоро они и сами забудут о том, что когда-то делали это, — продолжал развивать блестящие перспетивы Его Католическое Величество, возвышаясь над своим министром едва ли не на целую голову.

— Конечно, крестьянам от этого станет только легче, — вторил ему Годой.

— Вот именно. Знаете, мой дорогой, — уже спокойнее продолжал король, — я и вообще установил, что вся эта постоянная обработка земли железом ужасно вредит размножению зайцев. К тому же, бедные животные лишаются естественных условий существования и становятся чрезмерно трусливыми.

— Да, Ваше Величество, если крестьяне перестанут пахать землю, дичь действительно сильно расплодится.

— Вот именно! Вот именно! Вы представляете, какое у нас начнется изобилие?! Конечно же, я понимаю, что народ думает прокормиться этими жалкими своими посевами. Но что за ерунда! Им нужно просто оплатить убытки из казны — вот и все.

— Да, Ваше Величество, вы совершенно правы, оплатить убытки придется.

— И Бог с ними! И Бог с ними! И хорошо. Вы представляете, что это будет для народа! Разве какой мужик откажется от того, чтобы вместо возни на своем клочке земли, просто положить деньги в карман?

— Да это прямо реформа сельского хозяйства, Ваше Величество.

— Да, если хотите. Земля начнет приносить доход мужикам без всякого труда. А нам-то какие охотничьи угодья, Годой! Какие угодья!

— Но, Ваше Величество, об этом необходимо представить доклад министру финансов.

— Вы полагаете, это нужно?

— Я думаю, необходимо, Ваше Величество.

— В таком случае, подготовьте необходимые бумаги, Годой, — сказал король и довольный собой удалился.

Дон Мануэль вспомнил, как на следующий день этот самодовольный битюг размашисто подписал под указом министру финансов «Мы, король», и брезгливо передернул плечами.

Какие реформы, какая к черту государственная политика! Лучше заниматься собаками. Разве не прелестный разнос он устроил олухам из военной тюрьмы? Идиоты, схватили ни в чем не повинную собачонку, которой какие-то негодяи повесили на шею табличку «Я — собака Годоя. Ничего не боюсь!» Что ж, собакам, пока он жив, действительно опасаться нечего! Один только раз он ничего не смог сделать, когда сын этого урода короля не меньший ублюдок Фердинанд, принц Астурийский, этот недоносок с грудями, как у девицы, в отместку за то, что мать запретила ему поехать на охоту, повесил на лестнице ее полугодовалого пуделенка. Но это Годой запомнил ему навсегда.

Дон Мануэль хлопнул в ладоши, и комната мигом наполнилась его любимцами. Он тщательно выбирал кусочки мяса с блюда, которое держал один из егерей, и с ласковыми шутками скармливал их своре разношерстных псов, среди которых перемешались и кровные с королевских псарен, и бастарды с мадридских улиц. Он не торопился — королева, если что, подождет.

Затем Годой неспешно переоделся и по тайным внутренним лестницам отправился в покои Франсиско де Паулы — младшего инфанта. В том, что это был его сын, ни у кого, даже у иностранных дипломатов, сомнений не возникало, как не возникало их, к несчастью, и у самого Годоя. Выросший в большой семье, Мануэль всегда умел обращаться с любыми детьми, но этот малыш, со «скандальным сходством» на миловидном личике вызывал у него какое-то физически тяжелое чувство. Вероятно, это происходило оттого, что ребенок постоянно напоминал ему жадные, как у торговки рыбой, ласки его матери, ее желтое, крючконосое, с окончательно выпавшими во время беременности зубами, лицо. В результате даже полученные за этого мальчика титулы герцога Алькудиа, гранда высшего ранга и маркиза Альвареса не могли перевесить в нем желание видеться с сыном как можно реже.

Франсиско еще не спал и, сидя в кроватке, методично разбивал тяжелым подсвечником деревянную лошадку. Пищалка, находящаяся внутри игрушки, издавала пронзительные звуки. Камердинер и наставник инфанта граф Айяла стояли рядом и почтительно взирали на это варварство.

— Чего добивается Ваше Высочество? — улыбнулся Годой. — Чтобы животное замолчало? — И он непринужденным движением вырвал сломанную игрушку из рук мальчика.

Ребенок смерил его цепким и сумрачным взглядом, необъяснимо злобным для такого, еще совсем детского лица.

— Ты ответишь за это перед королем.

— Безусловно, — тут же согласился Мануэль и поспешил поцеловать и перекрестить инфанта на ночь, чего требовала и за чем неукоснительно, глазами графа Айяла, следила королева.

Оставалось еще два часа до полуночи, когда Мария Луиза ждала его, будто ей не хватало дневных ласк, на которые было отведено время с двух до четырех по полудни. Годой снова спустился, переоделся в шестой раз за этот день и, закрывшись до бровей капой, выскользнул на кипящие ночной жизнью весенние улицы.

Путь его лежал в простонародный квартал Маравильяс, где мужчины здоровы и крепки, а женщины носят кружевные мантильи. Но на этот раз герцога Алькудиа вели не удовольствия обоих сортов. Под темными коваными балконами — в неприметном доме ростовщика Клабьеро жила его единственная любовь — Хосефа Тудо, дочь давно покойного старого артиллериста. Мануэль познакомился с ней еще во времена своей юности в Кастуэре, перетащил по смерти ее отца за собой в столицу и теперь, несмотря на испанского инфанта и других многочисленных незаконных отпрысков, с горячим нетерпением подлинного чувства ждал от нее ребенка.

Он не хотел перевозить ее во дворец Аранхуэса [29] Аранхуэс — загородная резиденция испанских королей примерно в 50 км к югу от Мадрида. , да Пепа и сама никогда не просила об этом. Сероглазая женщина с лицом, подобным навахе, она была настоящей махой и любила дона Мануэля не за герцогство и сказочные богатства, а за веселый нрав, доброе сердце и неутомимость в постели.

Дверь открыла сестра ростовщика и, угодливо хихикая, проводила несомненно узнанного ею господина премьер-министра в просторную комнату второго этажа.

Хосефа со здоровым румянцем на чуть пополневших щеках бросила на диван вышиванье и стремительно обняла своего возлюбленного, прижимаясь тугим животом.

— Все в порядке? — получая удовольствие от одного вида Пепы, улыбнулся дон Мануэль. — Сколько тебе дать денег?

— Зачем мне твои деньги, хабладор [30] Хабладор — говорун (исп.) , если я не могу отдаться тебе прямо сейчас? — усмехнулась эстремадурка.

— Возьми хотя бы это пока, — все же не выдержал Мануэль и в порыве признательности снял с пальца роскошный перстень с рубином. — Когда…?