Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

Несмотря на радости отцовства, Годой в последующие дни появлялся у Пепы Тудо редко, ибо война с молодой республиканской армией Франции после первых триумфов вдруг обернулась обидными поражениями. Французы неожиданно заняли Ирун, Сан-Себастьян, Бильбао и Виторию. Королева все чаще закатывала ему истерики, требуя каким угодно способом сохранить честь испанской короны, а король смотрел на молодого друга глазами загнанного оленя.

Годой послал на переговоры в Базель своего верного секретаря и помощника, весьма ловкого дипломата дона Мигеля Бермудеса, велев ему намекнуть французской стороне, что Испания не прочь заключить мир с французами, если они отдадут им детей казненного Людовика.

Но Франция наотрез отказывалась выдать сына и дочь покойного короля. Испания же считала их освобождение делом чести, и Бермудес не шел в этом пункте ни на какие уступки. Переговоры надолго зашли в тупик.

Тем временем, секретарь главного инквизитора, жестокого и фанатичного кардинала архиепископа Толедского, аббат дон Диего начал распускать слухи о том, что фаворит настаивает на выдаче королевских детей лишь потому, что носится с тайной мыслью жениться на освобожденной французской принцессе и сделать ее королевой Наварры. Мануэлю донесли об этом немедленно. Он рассмеялся и приказал доставить ему портрет дофины.

На него глянуло унылое не по возрасту лицо, с висячим бурбонским носом, который уже изрядно надоел Годою и у собственного монарха со всеми его родственниками. «Кому она и вообще теперь интересна? — подумал он. — Этой крысе самое место в монастыре». Вздохнув и в который раз подивившись тому, от чего может зависеть человеческая судьба, двадцатипятилетний премьер спрятал портрет подальше и не стал предпринимать никаких мер ни по поводу слухов, ни по поводу зашедших в тупик переговоров. Но Мария Луиза, до которой, конечно же, тоже дошли отголоски этих нелепых слухов, все больше стала склоняться к тому, чтобы отказаться от спасения дофина и его сестры ради скорейшего заключения мира.

Однако Франция по-прежнему категорически отказывалась выдать наследников, а испанская сторона из соображений чести никак не могла найти возможности отказаться от этого требования. Поэтому переговоры о мире так и продолжали стоять на мертвой точке до тех пор, пока всех не поразило неожиданное известие — королевский отрок, так и не став Людовиком Семнадцатым, скончался.

Испанский двор втайне вздохнул с облегчением: спорный вопрос отпадал сам собой, без ущерба для испанской чести.

Однако, против всех ожиданий, переговоры о мире опять не сдвинулись с мертвой точки, ибо теперь гордая своими победами Французская республика потребовала уступки провинции Гипускоа с главным городом Сан-Себастьяном и возмещения военных издержек в размере четырехсот миллионов. Королева и слышать об этом не хотела.

— Мы желаем, чтобы заключение мира позволило нам вести более широкую жизнь, — холодно ответила Мария Луиза принесшему ей это известие Годою. — Я же, кроме того, надеюсь, — более мягко добавила она затем, — что вашими трудами, дон Мануэль, Испания выйдет из войны великой державой.

Выйдя от королевы и проклиная в душе ненасытность своей августейшей любовницы, распространявшуюся даже на вопросы войны и мира, Мануэль тут же вызвал секретаря и, изобразив на лице мрачную гордость, заявил:

— Я испанец! Я не могу уступать Сан-Себастьян и платить французам такую огромную дань.

— В таком случае, позвольте, Ваше Сиятельство, высказать вам некоторые соображения, — против всех ожиданий не растерялся ловкий дипломат. — В результате некоторых личных контактов во время переговоров мне удалось нащупать одну интересную возможность, которая может позволить нам с честью выйти из этого затруднительного положения.

— И что же это за возможность? — сразу же оживился Годой, всегда стремившийся к полюбовному решению любых конфликтов, кроме конфликтов с королевой.

— Мы можем заключить с Францией военный союз!

— Военный союз?! Но весь здравомыслящий мир отвернулся от этих смутьянов!

— Да, Ваше Сиятельство. Но нам достаточно лишь просто пообещать им это, даже не внося в условия договора. На самом деле им самим сейчас очень нужна передышка, а более того, надежда хотя бы на одного потенциального союзника. И если мы даже пока только просто пообещаем Директории в будущем заключить такой союз, она согласится значительно смягчить условия заключения мира.

— А вы уверены, дон Мигель, что Париж удовольствуется одним только обещанием?

— Да, Ваше Сиятельство, — уверенно ответил секретарь. — Если вы, Ваше Сиятельство, направите собственноручно заверенное послание кому-нибудь из видных членов Директории, например… Сиейесу.

— И в этом случае республика перестанет настаивать на двух этих неприятных пунктах?

— Да, Ваше Сиятельство.

Годой, не раздумывая больше, вновь бросился к королеве.

— Что вы имеете нам сообщить, мой дорогой личный секретарь? — искренне удивилась Мария Луиза.

Королева Испании сидела за туалетным столиком, и ей церемонно прислуживали высокородные фрейлины. Движения фрейлин были строго определены этикетом, жесты округлы и плавны, лица-маски набелены и нарумянены. Дамы плавали по апартаментам легко и меланхолично, словно заведенные куклы. Годой смотрел на все это и никак не мог решить — смешон или величествен этот извечный обряд.

— Ваше Величество, я добьюсь от Франции не только вполне приемлемого, но даже почетного мира, если только Ваши Католические Величества дадут мне полномочия вступить в личные неофициальные переговоры с членами Директории.

— А не кажется ли тебе, мой чико, что ты слишком переоцениваешь свои возможности? — язвительно спросила Мария Луиза. Впрочем, язвительность ее была предназначена, скорее, для фрейлин, ибо главные свои возможности чико два часа назад доказал как можно лучше.

— В таком случае сами спасайте свое королевство, — вспылил Годой и вышел, по-простонародному хлопнув дверью. — Проклятая баба! — прошептал он уже в приемной и отправился на псарню проверить, дал ли главный псарь серы заболевшим собакам.

Ни королева, ни фрейлины даже не подали вида, что произошло нечто из ряда вон выходящее, хотя в душе каждой вспыхнул целый костер эмоций. Королеву охватила страшная досада; пожилая обер-гофмейстерина, весь смысл жизни которой заключался в том, чтобы неукоснительно поддерживать дворцовый этикет, негодовала на недостойное поведение невоспитанного мужлана; а самая молоденькая фрейлина, недавно вступившая в эту должность сеньорита Лусия де Бермудес, едва сдерживала рвущийся наружу лукавый смех. Она прекрасно понимала, как переворачивается все внутри у старой обер-гофмейстерины, и по этому поводу ей вспомнился услышанный на днях от подруг анекдот, давно уже гулявший по двору. «Говорят, наша старая обер-гофмейстерина никогда не меняет себе белье. — Почему? — Потому что дворцовый церемониал не дает на этот счет никаких указаний».