Анжело Мария Рипеллино - Магическая Прага

Желание выйти из заколдованного круга, центра города, и переселиться на окраину, а также чувство вины, испытываемое сыном обеспеченных родителей перед обездоленными часто влекли его в тот дикий квартал, который в то время “приличным людям” посещать не рекомендовалось. Но, возможно, изображая грязное помещение суда, Кафка имел в виду пражские учреждения в целом – кабинеты, упрятанные в странных трущобах, в невзрачных зданиях, подобных крысиным норам, с темными коридорами, грудами пожелтевших бумаг, покрытых толстым слоем плесени и пыли. Собор – это собор Святого Вита, а “серебряная статуя святого” в соборе – надгробие Яна Непомуцкого. Йозеф К. отправляется на казнь, проходя по мосту, а именно по Карлову мосту, над островком, который есть Кампа. “Улицы с подъемом” сооответствуют улицам Малой Страны, а место казни совпадает с Страговскими каменоломнями.

Но пражскость “Процесса” проявляется и во многих других мелочах, таких, например, как упоминание отношений между квартирной хозяйкой и жильцом – отношений, которые нередко пленяют воображение писателя [309] Ср. Hugo Siebenschein. Prostředí a las, в: Franz Kafka a Praha, cit., p. 16–17. . В этом романе Кафки, как, впрочем, и в “Замке”, разлита лень – недуг города на Влтаве, лень, что перекликается с его упрямством, с его отторжением, его изнеможением. Постоянное упоминание кроватей и постельного белья, запах незаправленной кровати, упоминаемый Адорно [310] Ср. Теодор Адорно. Заметки о Кафке. – Прим. пер. , склизкий космос матрасов, на которых персонажи, часто изнуренные, погружаются в сон, служит отражением не только недуга, таящегося в теле Кафки, но и безволия, натужной апатии столицы с ее вечно подавляемыми порывами. Поэтому отнюдь не кажется удивительным то, что написал Вилли Хаас о двух романах: “…я читал их, как читают столь знакомую панораму собственной юности, в которой сразу же узнаешь каждое тайное укрытие, каждый уголок, каждый пыльный коридор, каждую отдаленную аллюзию, самую тонкую” [311] Willy Haas. Die literarische Welt, cit., S. 33. .

В дневниках, в отличие от “Процесса”, Кафка тщательно указывает улицы, кафе, театры, синагоги, окрестности. Он часто гулял в Хотковых садах [312] Ср. Макс Брод. Франц Кафка. Узник абсолюта. – Прим. пер. . Его прогулки в темноте по нищим окрестностям, особенно по Жижкову, напоминают блуждания Блока по болотистым и туманным предместьям Петербурга [313] Ср. Александр Блок. Записные книжки (1901–1920) / Под ред. Н. Орлова. М., 1965. – Прим. пер. . В жажде сказки, которая охватывает его в пражской атмосфере, он находит шутовские моменты, волшебные промельки, чудачества из паноптикума, связанные для него с детской беспечностью: “Старинные развлечения на рождественском базаре. Два какаду на поперечной жердочке тянут записки с пророчествами. Ошибки: какой-то девушке предсказывают любовницу. Некий господин стихами предлагает искусственные цветы: “To jest růže udělaná z kůže” (“Эти розы сделаны из кожи”) [314] См. Франц Кафка. Дневники. Запись от 16 декабря 1911 г. / Пер. с нем. Е. А. Кацевой. М.: АСТ, Фолио, 2001, с. 192–193. – Прим. пер. , или, по поводу игры “четыре угла” ( ит . “quattro cantoni”), которая по-чешски звучит “Škatule škatule hejhejte se” ( чеш . “Деревце, деревце, переменись”): “Тут играют в “Škatule škatule hejhejte se” – я крадусь в тени от одного дерева к другому” [315] См. Франц Кафка. Письма к Милене / Пер. с нем. А. Карельского, Н. Федоровой. М.: Азбука-Классика, 2006. – Прим. пер. .

Любовь к городу на Влтаве сопровождается у Кафки постоянными жалобами, проклятиями в ее адрес. В очередном письме, написанном им в сентябре 1907 г. Хедвиге Вайлер, он называет богемскую столицу “проклятым городом” [316] Франц Кафка. Письма к Хедвиге Вайлер / Пер. с нем. В. Белоножко. – Прим. пер. . А вот что он пишет Максу Броду в письме от 22.7.1912: “Ведь что у меня за жизнь в Праге! Потребность в людях, которая мне свойственна и которая оборачивается страхом, едва дело доходит до ее осуществления, удовлетворяется только во время отпуска” [317] Цит. по книге Франц Кафка . Созерцание. Письма к Максу Броду / Пер. с нем. Ю. Архипова, М. Харитонова. М.: Азбука-Классика, 2009. – Прим. пер. . Кафка часто мечтает развеяться, бежать прочь из города, куда-нибудь в дальние края. Курту Вольфу он пишет: “…возьму жену и уеду из Праги, возможно, в Берлин” [318] Там же. . В октябре 1907 г., когда Кафка был принят на службу в “Ассикурациони Дженерали”, он сообщает Хедвиге В.:

“…и тем не менее тешу себя надеждой когда-нибудь усесться в кресло в очень дальней стране, рассматривая из окна поле сахарного тростника или магометанское кладбище” [319] Франц Кафка. Письма к Хедвиге Вайлер / Пер. с нем. В. Белоножко. – Прим. пер. . Стремление к далеким землям, проявившееся в названиях некоторых произведений, как, например, “Америка”, возможно, унаследовано Кафкой от двух дядюшек по материнской линии, двух Львов: Альфреда, что был начальником испанской железной дороги, и Йозефа, управлявшего колониальной компанией в Конго и снаряжавшего караваны [320] Ср. Макс Брод. Франц Кафка. Узник абсолюта. – Прим. пер. .

Его заметки о городе на Влтаве часто отмечены налетом таинственности, угнетенным настроением: “Печаль, нервы, телесное недомогание, страх перед Прагой; в постели…” [321] Франц Кафка. Тетради ин-октаво (запись 3.36 от 25.10.1917) / Пер. с нем. Г. Ноткина. См. Неизвестный Кафка. СПб.: Академический проект, 2003, с. 23. – Прим. пер. , или:

“Прага. Религии забываются, как люди” [322] Там же, с. 64. Запись 4.94 от 26.02.1918. . Густав Яноух состряпал одно сравнение, которое мне кажется ужасающим: между Кафкой, сидящим в офисе за письменным столом, со склоненной головой и вытянутыми ногами, и мертвенно бледным “Читателем Достоевского”, с головой, откинутой на спинку кресла, повисшими руками, изображенным на мрачной картине Эмиля Филлы [323] Ср. Gustav Janouch. Gespräche mit Kafka, cit., d., S. 20–21 ( Густав Яноух. Разговоры с Кафкой. На русском языке издавались только фрагменты. – См. Густав Яноух. Разговоры с Кафкой. СПб.: Астер-Х, 2011). Эмиль Филла (1882–1953) – чешский художник, график и скульптор, прославившийся, прежде всего, картинами в стиле кубизма. – Прим. пер. . “Среди жестов и повадок в кафковских историях, – утверждает Вальтер Беньямин, – ни один не встречается столь же часто, как согбенность – согбенность мужчины, низко опустившего голову на грудь. От усталости горбятся у него судейские в “Процессе”, от шума – портье в “Америке”, наконец, просто от низкого потолка – молодой человек из рассказа “На галерке” [324] Вальтер Беньямин. Кафка / Пер. с нем. М. Рудницкого. М.: Ад Маргинем, 2013. – Прим. пер. . В его дневниках постоянно встречаются аллюзии на одну связь, что питает гумус Праги (пражский чернозем) – это связь между невинно осужденным и поражающим его палачом. Голан изрекает: “Палач стелит постель поэтам. Молчи, земля, и получишь кость!” [325] Vladimír Holan. Kolury (1932), в: Babyloniaca, Sebrané spisy, vol. IX. Praha, 1968, s. 80. .