Анжело Мария Рипеллино - Магическая Прага

Арлекины, хотя и возглавляют толпы мертвых и сопровождают их в загробный мир, и потому всегда находятся в контакте с Unterwelt ( нем . “преисподняя”), еще и жонглеры, эквилибристы, шуты в наряде из разноцветных ромбов. А роботы мрачнее Судного дня – это фетиши техногенной цивилизации, сухие управленцы, высокомерные постники, образцы механизации, способной погасить остроумие и воображение. Скажу словами Ариосто: “Что нет никого и не было злее, коварней, зловреднее, чем искусник проклятого орудия” [950] См. Лудовико Ариосто. Неистовый Роланд / Пер. М. Гаспарова. Т. 1, xi, 27. М.: Наука, 1963. .

Я пишу тебе из обожаемого тобою города, чтобы сообщить, что Прага в это мятежнейшее время буквально кишит големами. Нет ни одного каштана, двора, крыши, моста, которые не несли бы отпечаток их глинистых ручищ. Мала Страна, Лорета, твой уголок в Кампа, Петршин, Бельведер, Ольшанское кладбище. Полчища “бесформенных комков” толпятся на этом корабле дураков, нос которого находится в Градчанах, а корма – на Летне.

Твой город лежит в сумерках и кошмарах. Липкая глиняная масса часто прибегает к маскировке, превращаясь в скрытые микрофоны, в циклопические уши, в стопки папок с документами, в кафкианских насекомых. Они, эти раздатчики братской помощи, утверждают, что их цель – помочь нам своими ласками и покровительством, но на самом деле они готовы растерзать нас своими когтями, напустить на нас огромных железных жаб, с гусеницами вместо лап.

Повсюду воняет големами или заплесневелым перегноем, услужливостью, козлиным потом. И уже слишком поздно усиливать слабые стены, укреплять двери, рыть защитные рвы. Этот дьявольский соус уже настолько перелился через край, что твой друг поэт, этот безумец из Памплоны [951] “Безумец из Памплоны” – выражение из стихотворения “Часы” французского поэта Тристана Корбьера (1845–1875). мог бы сложить скорбную Големиаду. Они уже проникли в наши дома – в любом жилище встречаются эти глиняные маникены, что hircum redolent ( лат . “пахнут козлом”), они уже лезут на рожон, хохочут до упаду, обжираются и дебоширят, чистят свои зубные протезы.

И наши люди, самые безобидные, самые достойные, под давлением дьявольского ига постепенно превращаются в ужасных големов. Продавцы сосисок в киосках, трамвайные стрелочники, торговцы пивом, официанты кафе “Славия”, завсегдатаи, выходящие на рассвете из ночного клуба “Barbora”, – все они уже напоминают големов. А наиболее отвратительные из глиняных “братьев” кичатся своей големичностью, похваляются, как с помощью гнусных уловок, злоупотреблений и взяточничества они опутывают дрожащих и испуганных жертв. И многие женщины путаются с големами, не боясь, что их постигнет судьба выброшенных кукол, из разодранного нутра которых торчат глинистые нити, стружки липкой грязи.

В прошлом веке наши дома наполняли разные музыкальные механизмы и игрушки. Табакерки, портсигары, шкатулки для ювелирных украшений или швейных принадлежностей принимались наигрывать, чуть приоткроешь крышку. Под крышками пивных кружек и кубков, в настольных лампах, под стульями и в альбомах с дагерротипами прятались звуковые механизмы. Крылья раскрашенных в клеточку ветряных мельниц, если потянуть за ниточку, приходили в движение, исполняя изящную музыку, как правило, вальс Максимилиана [952] Ср. Ignát Hermann. Před padesati lety, ii. Praha. 1925, s. 88–89 и 94–95. . Но сегодня нет ни одного предмета, внутри которого не прятался бы какой-нибудь острый осколок – рожица голема. Что бы ты ни сказал или ни вспомнил, любой твой шепот, любое ласковое слово – они все записывают на маленькие невидимые валики; каждая твоя фраза поможет им смонтировать против тебя гнусные механизмы клеветы и погибели.

И потому в домах воцарилась тишина, и слышно было только шуршание крыс, обнюхивающих суглинок. Но порой вспыхивают бурные ссоры, которые големы тщательно записывают: дети ругают отцов, обвиняя их в том, что они неблагородно уступили нашу землю. Сдавленные хваткой големов, позволим же всему распадаться, уже не чувствуя ни за что вины и заботясь только о том, чтобы их не разозлить. Беда, если они обезумеют. “А завтра что будет? – спросил однажды пророчески твой поэт. – У стен вырастут уши…” [953] Vladimír Holan. Lemuria (1934–1938), из сб.: Babyloniaca, vol. ix / Собр. соч. Praha, 1968, s. 269. .

Единственное наше утешение – в том, что мы видим по утрам в мусорных баках останки големов, которые за ночь превратились в глиняное месиво. Но это слабое утешение – вместо одного растаявшего Голема поднимаются сотни других, в то время как, к несчастью, угасают от горя и скитаются по миру лучшие из нас. Но когда-то же должно прийти возмездие! Здесь ничего уже не осталось, что ни поскользнулось бы и ни упало… Когда же?

18 июня 1621 г. пражский палач Ян Мыдларж получил приказ построить помост для казни двадцати семи чешских господ (представителей знати, кавалеров, буржуа), приговоренных к смерти за организацию мятежа против Габсбургов [954] См. Mikuláš Dačický z Heslova , cit., i, s. 272–273; Josef Svátek. K dějinám katû a poprav v Cechách, в: Obrazy z kulturnich dějin českých, cit., ii, s. 202–204. . При свете факелов в ту же ночь помощники палача принялись за работу и построили на Староместской площади обнесенный деревянной оградой помост длиной и шириной в двадцать два шага и высотой в четыре локтя. Эту театральную сцену мостиком соединили с балконом ратуши, которую полностью занавесили черной материей, служившей декорацией.

21 июня, в этот ужаснейший день в истории Чехии, в пять часов из орудий Пражского Града был дан залп – как сигнал к началу этого гнусного действа. При влажном проблеске зари на траурном черном фоне вырисовывались очертания театральной сцены, по краям которой стояли две гвардии всадников и три роты пехотинцев, которые не давали приближаться толпе. Одетый в мрачный капюшон помощник палача водрузил высокий крест перед столбом, рядом с которым, обнажив меч, с непроницаемым, словно замороженная айва, лицом застыл в ожидании казни его гнуснейшая милость палач Мыдларж. В пустоте под настилом уже заранее, словно в крипте, были рядами расставлены гробы. Влиятельные лица, знать и судьи, все в черном, восседали на балконе ратуши: трое ходили туда-сюда от помоста к зданию, вызывая следующего осужденного.

Все время, что продолжалась казнь, били барабанную дробь и дудели трубы, чтобы простой люд не слышал стоны и последние слова казненных, отрубленные головы которых продолжали еще биться о посыпанный песком дощатый настил. Шесть приспешников палача, вернее, шесть рабочих сцены (holomci) в черных ливреях, черных масках и черных плащах тащили вниз с помоста обезглавленные трупы, после того как каждого несчастного коснулся топор палача и лишил жизни. “Жуткий театр”, – воскликнул Микулаш Дачицкий: черный помост, черные одежды, траурные маски; как писал в одном из стихотворений Иосиф Святополк Махар, площадь выглядела так, словно наступила Страстная пятница [955] Josef Svatopulk Machar. Večer Jana Mydláře v pondĕlí 21, в: Apoštolové (1911). Června, 1621. .