Владимир Плугин - Разведка была всегда...

В сафьяновом портфеле Кутузова ей была отведена целая папка. И заслуженно. Вдова султана Мустафы III (1757—1774) Михри-шах была грузинкой по происхождению и дочерью православного священника. Она была украдена и продана на невольничьем рынке в Константинополе. С ранней юности прославилась такой удивительной красотой, что уже в девятилетием возрасте попала в султанский сераль и получила там прекрасное восточное образование.

Кроме турецкого и персидского, выучила испанский, французский, итальянский. Живо интересовалась не только османскими делами, но и была в курсе европейской политики. Непримиримый враг янычар, она ненавидела всё то косное и бездушное, что они олицетворяли. Для Мустафы III была она не только любимой женой, но и другом, советником. Оказывала всемерную поддержку реформам сына — Селима III. Помнила всегда о своём грузинском, христианском происхождении, интересовалась Россией, особенно судьбой Екатерины II. До своей смерти (16 октября 1805 г.) оказывала содействие — а влияние матери султана было очень большим — сближению России и Османской империи. К ней-то в первую очередь и нашёл подход Михаил Илларионович. И как всегда, всё верно рассчитал.

Другой участницей беседы была Нахш-и диль (в девичестве — Эмеде Ривери, 1763—1818), любимая супруга предшественника Селима III на троне султана Абдул Хамида I и мать преемника Селима, будущего преобразователя Турции султана Махмуда II (1808—1839). Бездетный (из-за перенесённой в юности свинки) Селим III воспитывал маленького Махмуда как родного сына, чему всячески способствовала и Михри-шах.

Это были весьма влиятельные особы. Через Нахш-и диль, симпатизировавшую ему во всех начинаниях, Селим III поддерживал негласные контакты с Францией. Ведь любимой кузиной Нахш-и диль была сама Жозефина де Богарне, во втором браке — Бонапарт...

Третья собеседница М. И. Кутузова — родная сестра Селима III, дочь Михри-шах Хадиджа-ханум — тоже была женщиной блестяще образованной, знавшей многие европейские языки и обычаи, часто принимавшая в своих покоях жён европейских дипломатов, во всём помогавшая царственному брату.

Но одно дело принимать в гареме жён дипломатов, а другое — послов столь высокого ранга. Велик риск, но и высока награда. Все торговые вопросы между Россией и Турцией были улажены в недели. Селим III по достоинству оценил ум, смелость и щедрость посла России, свершившего то, что в истории Османской империи не удавалось ни одному послу иностранной державы ни до, ни после Кутузова. И как ответный дар вручил он Михаилу Илларионовичу для передачи Екатерине II седло и сбрую, переливающиеся таинственным мерцанием старого золота, изумрудов, рубинов... Словом, дар красоты неописуемой. Описать нельзя, а вот полюбоваться им можно — и по сей день красуются они в Оружейной палате Московского Кремля.

Так вот, внешне неброско, неторопливо приумножал славу российскую Кутузов. А что его более молодой, более ретивый коллега — турецкий посол Мустафа Расых-эфенди? Окружённый нескончаемой чередой военных смотров, разводов караула, балов и маскарадов, потрясённый тёплой прелестью обнажённых плеч русских красавиц, Мустафа Расых-эфенди посылал домой всё более короткие депеши (они опубликованы в Турции). А потом и вовсе два месяца молчал, не слал никаких вестей, увезённый императрицей весной 1794 года в увеселительную поездку по случаю масленицы. Да и управлять вверенным ему посольским людом оказалось труднее, чем армией.

В штате турецкого посла начались такие нарушения «порядка и благочиния», что Екатерина II, которая в таких делах ни аскетом, ни ханжой не считалась, написала канцлеру А. А. Безбородко гневное письмо, дабы принять меры, чтоб турецкий посол «...запретил своим людям шалить в доме князя Вяземского (резиденция посольства. — Авт.)... где они перерезали все фамильные портреты и бюст князя Михаила Николаевича разбили. А если шалить станут — выслать без церемоний». В конце концов Мустафа Расых-эфенди по указанию Селима III был отозван в Константинополь. При отъезде он был «отмечен знатными подарками» русской царицы. Расставался он с Петербургом с явным сожалением. Однако штат его посольства, возвращавшегося из России на исходе 1794 года, увеличился «на три младенца мужского пола, к которым он выказывал отеческие знаки внимания», — результат того, что молодой посол приглянулся статью и обхождением не только самой императрице Екатерине Алексеевне, но и некоторым «особам женского полу при Её Императорском Величестве...»).

Впрочем, справедливости ради отметим, что Расых-эфенди замечал вокруг себя в России не только прелести северянок. Он оставил лучшее из известных на Ближнем Востоке описание дороги Москва — Петербург и свои яркие впечатления от мастерских тульских оружейников, где он приобрёл ряд образцов ружей. Хотя он и не стал другом России, его описания образа жизни, облика и интересов российских горожан пронизаны симпатией и неподдельным интересом и не содержат традиционного поношения неверных.

Примечательно, что, став позднее во главе османского флота, он (возможно, из-за «российских» сыновей) сохранил симпатии к России. Во всяком случае, в последних войнах с северным соседом, например в русско-турецкой войне 1806—1812 годов, участия не принимал.

Османский официальный придворный летописец меланхолично записал: «Расых-эфенди по возвращении из России был обласкан султаном и возведён в звание бейлербея (наместника, — Авт.) Румелии. Он в точности выполнил поручение падишаха. А если и не обладал умением разобраться в сложной внутренней обстановке (в России, — Авт.) и в тонкостях отношений между государствами, так на то воля Аллаха...»

М. И. Кутузов же вплёл новые ветви в свой заслуженный лавровый венок военачальника и дипломата.

Мирные отношения в Причерноморье в 1790-х годах были сохранены и упрочены. Закладывались возможности дальнейшего сближения России и Турции, что и произошло за последний год XVIII века.

Кутузов сумел расположить к себе умного, образованного и проницательного султана-реформатора Селима III, предотвратив нежелательное в тот момент для России сближение Константинополя с Парижем. По существу, он заложил предпосылки первого союзного договора России с Турцией (1799 г., обновлённого в 1805 г., вновь заключённого в 1833 г.). Он содействовал развитию торговли, обмену военнопленными и ещё многое сумел сделать, находя в том и для себя «превеликое удовлетворение». «...Дипломатическая карьера сколь ни плутовата, но, ей Богу, не так мудрена, как военная. Ежели её делать как надобно», — писал он жене.

В Константинополе заветный сафьяновый портфель М. И. Кутузова пополнился бесценными наблюдениями, которые весьма пригодились при заключении Бухарестского мира с Турцией в мае 1812 года, — мира, который был жизненно необходим России накануне нашествия Наполеона.