Сергей Михеенков - Власовцев в плен не брать

– Слушать мои приказы! – рявкнул он, обдавая Балька густым луковым духом.

Человек ли это, с ужасом подумал Бальк. Откуда он берётся, и всякий раз именно в тот момент, когда всё кругом рушится и гибнет? И где дыры из той преисподней, через которые он всегда появляется?

Снаряды сериями ложились на участок окопов, где засели русские эсэсовцы. Оттуда доносились вопли и стоны умирающих, обрывки молитв и проклятий. И Бальк, и «Кайзер» знали, каково оказаться под настильным огнём русских полевых орудий «ратш-бум» [8] Речь идёт о 76-мм дивизионной пушке ЗИС-3. . А тут ещё подключились и миномёты. Мины падали с большим разлётом, так что некоторые с металлическим хряском рвались возле их окопа.

– Эсэсманам крышка! – кричал сквозь грохот взрывов и вой осколков «Кайзер». – Спрячь подальше свой пистолет! Ты меня слышишь? Выброси его!

Бальк затряс головой. Но пистолет не выбросил.

– Сейчас они им будут выпускать кишки и наматывать на гусеницы! Это их война! Надо уносить отсюда ноги. За мной! – И «папаша», сверкнув зверским оскалом, толкнул его в бок и первым выскочил из окопа.

Бальк, не понимал, куда они бегут и почему именно туда, в сторону русской цепи, рассыпавшейся по лугу. Он послушно выполнял все приказы «Кайзера». Вот и теперь старался не отставать от него.

И снова ему показалось, что либо впереди него бежит не человек, либо такой же сумасшедший, как и он сам. Да, мы все здесь сумасшедшие! Мы давно все спятили! Коллективно, всеми полками, дивизиями и армиями съехали с катушек в тот самый день, когда прибыли сюда, на Русский фронт! Разве место здесь нормальным людям со здоровой психикой?!

Впереди подпрыгивал, играл мускулами жилистой спины потный френч «Кайзера». Бальк не отставал. Даже на спортивных соревнованиях в университете и на сдаче нормативов в унтер-офицерской школе он так не бегал. Это был какой-то безумный полёт под настильным огнём русских орудий. Краем глаза Бальк успел ухватить происходившее левее, где вдруг прекратился обстрел: «тридцатьчетвёрки» кромсали всё, что уцелело под снарядами и минами, они накрывали окопы и, застопорив одну гусеницу, резко разворачивались другой, так что вверх выплёскивались не только фонтаны земли, но и обрывки одежды и изуродованные фрагменты человеческих тел. Живые, обезумевшие от осознания того, что спрятаться от «утюжки» негде, выскакивали из ходов сообщения и воронок и, словно зайцы, бегали по лугу. «Тридцатьчетвёрки» только того и ждали – они настигали их, бегущих, падающих и снова вскакивавших и бегущих, и подминали кровавыми гусеницами. Гул моторов и грохот гусениц, словно меч гильотины, заглушал предсмертные вопли русских эсэсовцев.

От одной мысли о том, что и с ними сейчас может произойти то же, у Балька пересыхало горло. В какой-то момент потный мускулистый френч «Кайзера» качнулся вниз, припал к земле и ловко юркнул в узкую щель. Блиндаж! И Бальк вспомнил: это была позиция боевого охранения, и он её видел, когда бежал сюда, к последней траншее, с телом Фрица Гейнце на плечах. Неужели ему снова удастся выжить? Неужели фортуна снова улыбнулась ему? Или – всего лишь искушение? Ещё одна отсрочка? Большинство солдат на войне умирают отсроченной смертью. Сегодня тебя, счастливчика, пуля облетает мимо. Может быть, всего на полдюйма. Но завтра поцелует в самый лоб. И вся жизнь вмещается в тот незначительный промежуток между вчера и поцелуем смерти. Кто посмеет спорить с теорией, которую Бальк вывел уже давно, ещё после первого своего ранения?

– Кто посмеет?! – закричал Бальк и упал рядом с узким лазом в блиндаж.

Сильные руки «Кайзера» тут же втащили его в душную темень блиндажа. И, похоже, вовремя. Тяжёлая противотанковая граната разорвалась перед входом и завалила землёй лаз, оставив узкую щель, в которую тут же начала затекать ядовитая вонь взрывчатки. Нет, в следующее мгновение подумал Бальк, это не граната – снаряд. И выстрелил в них русский танк. Послышался нарастающий гул мотора и лязг гусениц. Значит, танк заметил их и выстрелом из своего орудия хотел отогнать от блиндажа, чтобы потом, бегущих, вмять в землю своими гусеницами. Узкая полоска света исчезла. Прямо над головой послышался гул, шорох земли и треск ломающегося дерева. Танк наехал на накатник блиндажа и разворачивался прямо над ними. Он вдавливал в землю куски брёвен накатника и обломки двери.

– Сюда! – кричал «Кайзер» откуда-то слева.

Бальк собрал последние силы и переполз на четвереньках туда, откуда кричали ему о его спасении. Он вдруг окончательно понял, кто такой этот «папаша» с трубкой и рыжими усами старого окопника. Но, похоже, в этот раз он его не спасёт. Гул мотора над головой сливался с металлическим грохотом гусениц, которые добрались уже до верхнего ряда брёвен и ломали их, как спички. Но зачем ему, такому огромному и сильному чудовищу, демиургу войны, какой-то унтер, потерявший пулемёт и свой взвод? Зачем?! Ведь он уже не представляет для него никакой опасности!

Наконец танк справился со своей работой. Брёвна, ломаясь и вонзаясь в землю острыми обломанными торцами, рухнули вниз вместе с землёй. «Тридцатьчетвёрка» сделала ещё один пируэт, словно желая утрамбовать взрыхлённую почву и оставить после себя более или менее ровную поверхность, и, покачиваясь, двинулась к окопам.

Перед аэродромом командир штрафного батальона собрал жалкие остатки своего войска в неглубоком овраге, заросшем ракитами и диким шиповником. Сюда же огнём 20-мм зенитных автоматов смело и половину Восьмой гвардейской роты вместе с её командиром и двумя взводными. Стаскивали со склонов, простреливаемых со стороны аэродрома, раненых и убитых, складывали тех и других в один ряд. Штрафники своих носили молча. Перевязывать раненых было уже нечем, всё, что выдали перед боем в качестве предметов первой медицинской помощи, они потратили ещё на первых двух линиях, перевязывая раненых товарищей.

Веретеницыной помогал Екименков и трое санитаров. Перевязкой занимались и несколько человек из штрафного батальона. Но раненых было столько, что тяжёлых они просто обходили, перешагивали через них, стараясь помочь тем, кто ещё мог перенести дорогу хотя бы до медсанбата. Веретеницына кромсала ножницами куски одежды, слипшиеся кровавые ослизлые колтуны волос и дрожащим, но твёрдым голосом покрикивала на санитаров:

– Поживей! Держи ему руку, чтобы не бился! Успокойся, миленький, успокойся… Самое страшное уже позади.

– Сестра, когда нас отсюда вывезут?

– Пропадём тут…

– Потерпите, – отвечала она. – Скоро санповозки подойдут. Всех вывезем. Никого не ставим.

– Где ж они, твои повозки? Почему так долго нет?