Сергей Михеенков - Власовцев в плен не брать

Взводам Воронцов приказал занять немецкие окопы по периметру леса, повторявшему периметр проволочных заграждений. Окопы оказались пустыми. Бойцы охотно занимали их, тут же расчехляли сапёрные лопаты и начали перебрасывать брустверы в другую сторону.

Окопы были покинуты только что. Но стреляных гильз Воронцов в них не заметил. Отошли немцы или ушли? Воронцов осматривал в бинокль лес, просеки, поляны – тишина. Значит, ушли. Выслал несколько разведгрупп. Рота начала занимать окопы.

На аэродроме тем временем всё сильнее и яростнее разгорался бой.

Как и предполагал Владимир Максимович, штрафники одним броском достигли крайней казармы и закрепились там. Установили два пулемёта. Пулемёты теперь удачно поддерживали их продвижение фланговым огнём.

Турчин шёл впереди одной из групп. Вторая залегла и начала медленно и неорганизованно отползать назад, к проходу в проволочных заграждениях. Но группу, с которой шёл Владимир Максимович, пулемёты почему-то пропустили к первой казарме. И через минуту он понял, почему. Как только они приблизились к ней, из всех окон замелькали огоньки выстрелов. Бежавший рядом Фоминых мотнул головой и выругался. Несколько человек левее упали, забарахтались в траве, захлёбываясь кровью.

– Гранаты!

Рыкун на мгновение обогнал их, выхватил из-за поясного ремня две гранаты с длинными ручками, быстро отвинтил колпачки, выдернул сразу оба шнура, и одну за другой бросил вперёд. Казарма, оскалившаяся на них выбитыми окнами, поглотила обе гранаты Рыкуна, но через мгновение, будто тяжкую отрыжку, выплюнула снопы огня и дыма.

В окопах штрафники успели подразжиться трофеями и оружием. Рыкун снял с убитого ремень и насовал за него с дюжину гранат. У многих болтались на ремнях штыки-ножи и фляжки. Больше всего пригодились гранаты. И Рыкун, продвигаясь к углу казармы на четвереньках, работал, как самоходка. Гранаты он швырял с короткого замаха и очень точно. Вскоре шесть или семь окон от угла и влево перестали стрелять по наступавшим, их заволокло дымом и известковой пылью.

Рыкун первым запрыгнул в окно и бросил в коридор очередную гранату. Следом за ним, цепляясь штыками за обломки рамы, в угловую комнату влезли Фоминых и Терентьев.

Турчин оглянулся – левофланговый взвод тоже вставал и, на ходу ведя огонь, начал продвигаться к строениям и взлётной полосе. Он взял в правую руку «парабеллум» и нырнул в оконный проём. Под ногами хрустело битое стекло и какие-то деревянные предметы. Он пригнулся и увидел впереди коридор, заваленный мебелью, опрокинутые вёдра, тела убитых, какие-то ящики.

Из узкого проёма справа беззвучно полыхнуло. Тотчас туда полетела граната. Удар. Топот бегущих, хруст битого стекла. В дыму и известковой пыли рассмотреть ничего не возможно. Единственный ориентир – топот десятков сапог по заваленному щебнем и битым стеклом полу. Повернули вправо. Он тоже повернул и почувствовал, как плечом снёс обломок двери. Из-за обломка наперехват ему шагнула тень и ударила по каске металлическим предметом. Удар пришёлся вскользь, и это спасло Турчина. Он поднырнул под тень и резко распрямился, мгновенно почувствовав её тяжесть и силу напряжённых мышц чужого мощного тела. Дважды выстрелил и, точно зная, что попал, протянул вперёд руку и оттолкнул тень в сторону. Она не упала, а поползла по стене, икая и скрипя зубами. Он присмотрелся и выстрелил ещё раз, теперь уже выше и точнее. Тень рухнула к его ногам. Турчин увидел знакомую тёмно-зелёную нашивку с надписью «РОНА» и серебристые эсэсовские руны в петлице. Он ударил власовца прикладом в висок, под обрез каски и прыгнул вперёд.

Просторное помещение, где они оказались, было, по всей вероятности, клубом. Впереди виднелась сцена, что-то наподобие кулис, по стенам лозунги на немецком языке, ряды лавок. Часть лавок была опрокинута, и среди них, утробно рыча и взмахивая то рукой с зажатым в ней кинжалом, то ногой, то окровавленной головой со слипшимися волосами, клубились в рукопашной схватке несколько групп. Иногда из них выпадал кто-нибудь, ставший вдруг лишним в том ритуальном смертном танце, кувыркался и отползал под лавки с распоротым животом или разбитой головой. Залитый кровавой блевотиной пол топтали немецкие и русские сапоги, скребли, срывая ногти в предсмертной судороге. Но матерились все знакомо, по-русски. В углу Рыкун добивал, молотя гранатой по голове, здоровенного власовца. Турчин хотел подбежать к нему, но его сбили с ног, придавили лавкой. Он выстрелил из «парабеллума» в середину корпуса, оттолкнул ногой падающее на него тело и увидел, как Рыкун вырвал из рукоятки трофейной гранаты шнур и закричал разбитым ртом:

– Граната! Всех, фля, взорву!

Клубки тут же начали распадаться на отдельных людей. Люди была одеты в разную форму. И они, с ужасом оглядываясь на человека с гранатой в одной руке и выдернутым шнуром в другой, стали расползаться в разные стороны. Рыкун, словно загипнотизированный, смотрел на гранату. Затем с короткого замаха выбросил её в окно.

Штрафники строили пленных власовцев вдоль стены. Отнимали последнее оружие, расстёгивали и сдёргивали ремни с подсумками и всё это бросали на середину пола, где лежали двое убитых. Они были так искромсаны, что невозможно было разобрать, кто это, штрафники или эсэсовцы.

К Турчину подошёл Фоминых и, утирая рукавом кровь на скуле, спросил:

– Что с ними будем делать?

Турчин ответил не сразу. Он оглядел строй стоявших возле стены. Человек двенадцать. Своей участи они ожидали молча. Один, закрыв глаза, молился.

К нему подскочил Рыкун, ударил прикладом в середину груди, закричал:

– Кому ты молишься, иуда? Такие, как ты, Христа и продали! Ты же Гитлеру присягал! У, падлюга!

Рыкуна оттащили. Сунули ему в трясущиеся окровавленные руки фляжку, и тот, опустившись на лавку, долго и освобожденно пил. Потом его стошнило. Он зажал трясущимися ладонями разбитые губы, мотал головой и мычал. Фляжку вырвали из его рук и больше не дали.

– Они сдались. И они пленные. – Турчин оглянулся на штрафников, которые внимательно его слушали, словно тоже нуждался в их помощи. – Но у нас приказ: власовцев в плен не брать. Последний приказ, как гласит устав, отменяет все предыдущие.

– Отдай их мне, Максимыч. Отдай. У меня с ними свои счёты. А то убьют, не поквитаюсь. – Из строя выступил штрафник. Он начал торопливо прилаживать к стволу винтовки штык. Руки его ходили ходуном. Штык не садился на место. Ронавцы тоже смотрели на него, на штык и трясущиеся руки штрафника, который всё никак не мог исполнить свою подготовительную работу.

Турчин его хорошо знал. Старший лейтенант Переборов, брянский, из танковой бригады, начальник ремонтной части СПАМа. На войне люди сходятся быстро. Поговорили душевно, покурили из одного кисета, посмотрели друг другу в глаза, и, если появилось взаимное доверие, то назавтра уже – будто братья родные. Это и есть фронтовое товарищество. Однако в штрафном батальоне люди сходились труднее. И прежде всего, потому, что над каждым нависало прошлое, о котором не хотелось рассказывать никому. Штрафники чувствовали себя в батальоне людьми временными. К тому же побаивались стукачей, которые имелись не только в каждой роте, но и каждом взводе.