Сергей Михеенков - Власовцев в плен не брать

Воронцов встал на колени и махнул рукой Екименкову:

– Давай красную ракету.

Стрельба утихла.

– Иди, собирай свои трофеи, – сказал Воронцов капитану Омельченко.

Капитан хотел что-то сказать Воронцову, что-то резкое, неприятное, но удержался, махнул пистолетом и вместе с группой бойцов роты НКВД пошёл в сторону поляны, где его подчинённые уже разоружали уцелевших каминцев.

Во второй половине дня они вышли к Котовичам и Винокурне, прошли усадьбу и углубились в лес.

Чернавичи оставались в стороне. И на хутор Воронцов послал старшину Гиршмана. Тот с готовностью пустился в дорогу, как и следовало ожидать, набив вещмешок под самую завязку консервами и макаронами и сахаром.

На закате остановились на привал. И тут из второго взвода привели задержанного.

Сержант протянул Воронцову Красноармейскую книжку. Воронцов раскрыл книжку, мельком взглянул: Баранович Николай Сергеевич, 1900 года рождения, призван… Спросил:

– Как оказались здесь, красноармеец Баранович?

– После ранения – госпиталь в Смоленске, – ответил тот. – Теперь догоняю свою часть. По пути решил заглянуть на хутор. Тут, рядом, Чернавичи. Повидать родню.

Недельная щетина скрывала черты лица задержанного. Но когда тот заговорил, Воронцов внутренне вздрогнул. Это был Радовский.

– Кто у вас в Чернавичах? – стараясь не подавать виду, спросил Воронцов.

– Сестрёнка с семьёй.

– Кто? Назовите фамилию.

– Рогуля, – тут же ответил Радовский. – Аксинья Северьяновна Рогуля с дочерьми. Хутор только что освободили. Хотел узнать, живы ли?

– Живы, – сказал Воронцов и спросил сержанта: – Вещмешок осмотрели?

– Так точно. Ничего подозрительного не обнаружено, товарищ старший лейтенант. Вот только консервов больше нормы. Но он же говорит, что к сестрёнке в гости. А там двое детей.

– Трое, – поправил Воронцов.

Что же делать, лихорадочно колотилось у него в висках. Что делать? Согласно инструкции, полученной от капитана Омельченко, он обязан задерживать всех, оказавшихся в зоне действия роты, как военных, так и гражданских. Так что красноармейца Барановича он должен препроводить напрямую капитану Омельченко. Другого варианта просто не существовало.

– Следуйте за мной, – сказал Воронцов и шагнул к дороге, где солдаты Смерша обыскивали и строили в колонну пленных, захваченных на лесной дороге.

Немцы не оказали никакого сопротивления. Побросали оружие, подняли руки. Было их больше роты. При шести пулемётах.

Капитан Омельченко взглянул на Воронцова и сказал:

– Мне нужно отделение для конвоирования пленных.

– Отделения дать не могу, – ответил Воронцов. – Дам четверых автоматчиков. На лошадях.

Капитан скользнул взглядом по небритому лицу Барановича и спросил:

– А это кто?

– Задержан в полосе второго взвода.

– Когда?

– Только что привели, – ответил Воронцов.

– Документы проверяли?

– Документы в порядке. И Красноармейская книжка, и справка о ранении. Говорит, что догоняет свою часть. По пути решил зайти к сестре. В Чернавичи.

– А почему небритый? – спросил капитан Омельченко, внимательно глядя в глаза Барановича.

– У сестры и побреюсь, – ответил тот.

– Вот что, Воронцов. Выдели ему двоих-троих провожатых. Заодно пусть проверят хутор.

– Понял.

Конвой с хутора Чернавичи вернулся под утро. Сержант из второго взвода доложил: всё в порядке, сестра брата опознала, кроме жителей, на хуторе никого нет, в дороге встретили старшину Гиршмана.

Воронцов вздохнул с облегчением.

На хуторе Сидоряты шла тихая размеренная жизнь.

Иван Степанович выкашивал лесные луга и вывозил травой к озеру. Васса Андреевна с невесткой за день подбивали и высушивали сено, затаскивали на волокушах под крышу просторного шула. Скотина паслась у воды. Огороды обещали хороший урожай. Огурцы уже пошли. Завязывались тыквы. Дружно отцвел картофель. Дожди не баловали. Но пока не управились с сенокосом, их и не ждали.

Никто никаких вестей им на Озеро не приносил.

Ещё с весны занемог монах Нил. Зиму пережил тяжело.

Дважды за зиму Иван Степанович заходил к нему в келью. Дважды поднимал старика монаха с холодных полатей в жару. Разводил в печи огонь, приносил поесть. Отпаивал отварами. Отхаживал.

– Братец Иван Степанович, – однажды, придя в себя, сказал ему Нил, – видишь, совсем плох я стал. Весну, может, и дождусь, ещё на солнышко на берег выползу. А лета не переживу.

Иван Степанович начал было утешать монаха, но тот строго махнул рукой:

– Ты мне понапрасну не перечь! Послушай, что скажу. Домовину с чердака сыми и поставь на скамью. А то у меня уже сил нет. Могилу рой там, рядом с сёстрами. Мне – поближе к озеру. Воды я не боюсь.

– Нет её там, воды. Хорошая земля. Песок.

– То-то и благо, что песок. Глубоко не клади. Хочу слушать, как весной травы растут.

Все эти поминные слова монаха смутили Иван Степановича. Он хотел было напомнить Нилу о бренности тела и бессмертии души, которой после любой смерти место не под землёй, а на небесах, но передумал. Может, монах уже заговаривался. Может, какое искушение на него напало по слабости его организма.

Весной, и правда, Нил будто ожил. Стал обходить озеро. В хорошую погоду подолгу сидел на берегу. Смотрел на воду и в небо. Какие думы и видения приходили к нему в те минуты, какие образы рисовались, бог весть.

Хуторские издали наблюдали за его долгими бдениями у воды и качали головами.

Однажды в разгар сенокоса Нил пришёл на хутор, кивнул женщинам, подтресавшим сено, и сказал:

– Пришёл вам пособить. На бревнышках посидеть. Сеном подышать. Сено-то нынче духмяные, под дожди не попали. Вот коровушки порадуются зимой! – И вздохнул, щурясь на солнце: – Хорошо на воле жить!

– Посиди, посиди, Нилушка, – как всегда приветливо встретила его Васса Андреевна.

– Спасибо, сестра. Побуду тут с вами. Стеню подожду.

Женщины переглянулись. Пошептались и снова разошлись по своим делам.

А после полудня, когда вернулся с лесного покоса Иван Степанович, на тропе по ту сторону озера, где в него впадала мелеющая к середине лета речушка, показался человек. Шёл быстро, словно летел. Так что пока женщины спохватились, он уже подходил к огородам.

– Да это ж, бабы, Стеня наш идёт, – сказал, облизывая сухие губы, Иван Степанович. – Видать, отвоевался.

Степан издали улыбался. Ветер трепал пустым рукавом, как сельсоветским флагом.

Тася бросила огородные дела и вышла с дочерью из калитки. Увидев путника, она встрепенулась, нагнулась к девочке и шепнула ей:

– Тонюшка, доченька, это ж папка наш идёт. Беги встречать!

Девочка послушно побежала навстречу, но вскоре в нерешительности остановилась. Об отце она знала. Знала, что он есть и что он на войне. Война представлялась девочке чужим и страшным хутором. Знала она и то, что папка рано или поздно вернётся, потому что она его ждала. Вытаскивала из стола и перебирала его рисунки и мечтала, что когда-нибудь он нарисует и её. Но тот, кто шёл по тропинке к их хутору вдоль озера, не был похож на того, кого она представляла своим отцом. Он был похож больше на дедушку Ваню, только молодой.